«Мы боимся толпы, а толпа боится самой себя»: как понять, что город охвачен страхом

Глава из книги «Язык городов» публикуется с разрешения издательства Strelka Press

Толпы и их недовольство

Город без людей — мертвый город. Толпа — важнейший атрибут городской жизни. Живой город — воплощение людей, которые его населяют. Они заполняют его улицы и общественные пространства, они стекаются в город каждый день, чтобы узнать, что город может им предложить.

Люди толпами приезжают в город на работу и учебу, за медицинской помощью и развлечениями. Город может дать людям утешение и дружеское общение. Кому-то в толпах, порождаемых городом, удобнее вершить неправедные дела в погоне за удовольствиями или наживой. Другие спасаются в толпе от одиночества и ощущения собственной незначительности.

Толпа нестабильна, непредсказуема и изменчива, как и сам город. Она может за секунду превратиться из процессии единоверцев в стадо, объятое паникой,— как продемонстрировала ужасная давка в Мекке во время хаджа 2015 года, когда погибло до двух тысяч человек. Или толпа бывает образцом самоорганизации людей, если судить по празднику Кумбха-мела в Индии, когда каждые пятнадцать лет на берегу Ганга образуется импровизированный город на 50 миллионов паломников. (Фестиваль Кумбха-мела проходит по очереди в четырех городах Индии, возвращаясь в каждый из них раз в 11–13 лет. На берегу Ганга находится священный город Харидвар, где в следующий раз Кумбха-мела пройдет в 2021 году.)

Внезапно толпа может превратиться в безрассудную массу, как те токийцы, что нападали на живущих в Японии корейцев во время погромов после землетрясения 1923 года, без всяких на то оснований сочтя, что именно те — виновники охвативших город пожаров. Во время Бунта лорда Гордона летом 1780 года в Лондоне королевская армия открыла огонь по толпе и убила 285 человек, после того как мирное шествие для подачи петиции в палату общин вдруг переросло в бесчинства: погромщики поджигали тюрьмы, освобождали заключенных, разрушали дома и храмы католиков и грабили имущество богачей без оглядки на их вероисповедание.

Двести лет спустя в 1992 году, в Бомбее произошли масштабные межконфессиональные столкновения, в ходе которых погибло около 900 человек: толпы индуистов пришли в неистовство из-за протестов мусульман против разрушения мечети XVI века. Люди гибли в тесноте трущобных кварталов, в общем-то, по тем же причинам, что унесли столько жизней за десятилетия уличного насилия,— из-за сочетания озлобленности, животного страха и ненависти.

Но толпы могут также служить противовесом полиции, вышедшей из-под контроля, как это случилось в Лос-Анджелесе после избиения Родни Кинга или после гибели Майкла Брауна в Фергюсоне, штат Миссури. Они становятся «коллективным свидетелем», который препятствует злоупотреблениям властью. Чтобы рабочие могли заставить неразумного работодателя заключить коллективный договор, нужна толпа. Толпы свергают правительства, как это произошло на каирской площади Тахрир в 2011 году. Толпы скорбят о гибели принцессы в автокатастрофе, празднуют победу любимой футбольной команды или радуются окончанию вой­ны — испытывая скорее облегчение, чем восторг от торжества над врагом.

Если в городе нет толп, значит, он охвачен страхом — по той или иной причине. Портовый город Лептис-Магна, основанный римлянами на побережье Ливии, был покинут жителями в VII веке нашей эры. В нем и сегодня можно увидеть глубокие борозды от канатов на стенах причала, у которого два тысячелетия назад были пришвартованы суда, перевозившие зерно через Средиземное море в римскую Остию. С каменных скамей на галерке амфитеатра просматривается не только сцена, но и море. Форум украшен рядами масок в виде голов Медузы.

Когда-то здесь можно было бродить по улицам среди винных лавок и терм, размышляя над множеством трагедий и возрождений, что пережил этот город за долгие века. Теперь же можно лишь рассуждать о том, какие уроки преподает опустевший Лептис-Магна про будущее наших собственных городов. Заброшенность и пустота мертвого города с печальным достоинством напоминает о бренности всего сущего.

Сегодня из-за анархии в Ливии посещать Лептис-Магну слишком опасно, и город оказался на «территории страха», не позволяющей предаваться размышлениям. Чтобы улицы города опустели, не нужно вводить комендантский час (это самый антигородской шаг, за исключением разве что физического уничтожения города и его населения) — для этого достаточно страха.

Мы боимся одинокой и нищей старости. Поэтому в определенных обстоятельствах наполнить толпами городские улицы может и паника, но почти всегда присутствие людей — это хороший, а не плохой знак. Когда улица наполнена жизнью, это говорит о том, что в городе всё в порядке, что страх перед реальными или гипотетическими опасностями отступает перед оптимистическим ощущением возможностей, которые дает нам город. Мы боимся преступности, болезней и террора. Мы боимся толпы, а толпа боится самой себя. Мы боимся других горожан, которые не похожи на нас,— не только физического вреда, который они могут нам причинить, но и того, что они изменят наш образ жизни. Мы боимся потерять себя, предать себя, оказаться чужаками в собственном доме.

Без возможности собираться в толпу город не полон. В Кремниевой долине улиц немного, а толп еще меньше. Потому-то, когда бейсбольный клуб «Джайентс» выигрывает финал чемпионата, люди со всей Области залива стекаются на Маркет-стрит в Сан-Франциско, чтобы вместе отпраздновать это событие.

Им необходимо почувствовать себя частью толпы из-за общности, которую она в себе несет. Именно с этой тоской по общности, наверно, связан феномен автодрома в Индианаполисе. Эта трасса для автогонок находится посреди плоской пустой равнины, усеянной тут и там маленькими городками и деревнями, но на ее трибунах могут расположиться 250 тысяч человек, а всего автодром вмещает 400 тысяч зрителей — что сравнимо с населением всего Индианаполиса, расположенного рядом (850 тысяч человек). В дни гонок здесь могут почувствовать вкус толпы те, у кого иначе нет способов ощутить его.

Когда толпа овладевает городом, игнорировать ее уже невозможно. Вы либо отождествляете себя с ней, либо прячетесь от нее. Вы соприкасаетесь с толпой физически, и немалую роль в этом играет пространственная форма города. Аналогичным образом принципы, определяющие движение толпы по этим пространствам, порой начинают обретать свойства гидродинамики. Свобода действий индивида ограничивается напором тел других людей и стесненностью пространства. Оживленные улицы, забитые людьми, превращаются в толпу только после того, как эти люди обретут самосознание.

(Толпа может воплощать в себе и энергию народовластия, и бездумную угрозу. Площадь Тахрир в Каире из форума революционных преобразований превратилась в поле боя между вышедшей из-под контроля полицией и толпой фанатиков-женоненавистников.

Новый 2016 год в Кельне: в эту ночь подспудная напряженность между иммигрантами и коренным населением выплеснулась наружу — сексуальные домогательства и хулиганские нападения на женщин под прикрытием празднующей толпы вызвали возмущение у немцев.

Туристы — из-за одного их количества — стали угрозой не только для характера некоторых городов, но и для их материальной ткани. Прикреплять к перилам замочки в качестве символов любви — милый, спонтанно родившийся обычай, но теперь он уже испытывает на прочность конструкции некоторых парижских мостов.

Лувр ежегодно принимает 10 миллионов посетителей. У самых популярных экспонатов — Венеры Милосской, Ники Самофракийской и Моны Лизы, — которые привлекают туристов, как африканская дичь любителей сафари, люди сбиваются в толпы по десять рядов глубиной и делают селфи.)

Но воздействие большого числа людей в городе ощущается не только в форме обладающих самосознанием толп. Улицы крупнейших городов мира всегда забиты людьми — в некоторых случаях практически круглосуточно. Отчасти это отражает абсолютный рост численности населения планеты, а отчасти — рост мобильности все большего числа людей.

В 2014 году Лондон обогнал Париж и стал самым популярным у туристов городом Европы: количество иностранных гостей, которые провели в британской столице не менее суток, достигло 16,8 миллиона. За десять лет число туристов выросло на 8 с лишним миллионов и наконец превысило аналогичный показатель Парижа — 15,2 миллиона иностранных гостей. Применительно к Лондону это означает, что на каждого постоянного жителя приходится двое приезжих. Этот поток распределен во времени по всему году, но можно сказать, что он в любой конкретный момент существенно увеличивает население Лондона.

И в пространстве приезжие распределяются неравномерно: они сосредоточиваются в нескольких четко отграниченных зонах, буквально переполняя их. Среди таких зон — транспортные ворота города. В 2014 году на отлете и прилете в Хитроу, который уже не считается самым загруженным аэропортом мира в плане международных рейсов, было зарегистрировано 73,4 миллиона пассажиров.

Уже сам факт, что такое количество людей проходит через ограниченное пространство, попутно получая свой багаж, можно назвать триумфом организации и планирования. В викторианскую эпоху вокзалы сталкивались с серьезной проблемой: по мере роста интенсивности железнодорожного сообщения там в праздничные дни скапливались огромные толпы пассажиров. Поэтому вокзалы приходилось постоянно перестраивать.

Некоторые аэропорты лучше других справляются с пассажиропотоками, которые по любым меркам стоило бы признать грандиозными, если бы мы не успели привыкнуть к ним.

Но устройство аэропорта и его связь с городом, который он обслуживает, в XXI веке стали одним из главных аспектов градостроительного проектирования. В самых посещаемых городах мира вводятся нормы пропускной способности, которые еще недавно показались бы беспрецедентными. Сейчас уже проектируются аэропорты, способные принимать до 450 тысяч пассажиров в сутки. Этот поток равен всему взрослому населению Эдинбурга, и в таком аэропорту в течение всех 24 часов самолеты будут совершать посадку каждую минуту.

Аэропорт можно перестроить «с нуля» со всей беспощадностью, как гонконгцы поступили со своим старым аэропортом Кайтак: они попросту заменили его новым, насыпав целый искусственный остров для ВПП и терминалов и соорудив для доставки пассажиров новые шоссе, мосты и железнодорожные ветки. Но исторические центры великих городов Европы адаптировать к современным реалиям куда сложнее. Их ландшафт жестко скроен и вмещает дюжину или две точек, куда устремляются туристы, чтобы сделать фото. В городах присутствует строго ограниченный набор достопримечательностей, «обязательных» для посещения. Причем эти места чаще всего не приспособлены для массового скопления людей, и напор постоянно растущих толп угрожает теперь изменить их характер.

Стада туристов все время увеличиваются. Первой их жертвой стала историческая Венеция, чье постоянное население снизилось до 35 тысяч человек: город подвергся трагическому выхолащиванию — от одной из самых значительных по культурному, финансовому и политическому влиянию держав мира осталась лишь пустая оболочка, прогулочный маршрут, где у людей нет ни места, ни времени, чтобы хотя бы задержаться на одном из мостов. Этот феномен угрожает и другим городам.

В Лондоне поток туристов переполняет лестницы Тауэрского моста, рассчитанные в XIX веке на тонкий ручеек пешеходов: но теперь их десятки тысяч, и под их ногами стираются даже гранитные ступени. Некоторые мосты на Сене, где туристы оставляют замочки, выбросив ключи в реку, в конечном итоге покрылись плотной металлической чешуей, вес которой угрожает прочности их конструкций.

В Лондон и Париж приезжает множество людей, и почти все из них хотят посетить ограниченный набор мест в сопровождении гидов — те поднимают высоко над головой флажки и зонтики, чтобы подопечные не упустили их из виду, и развлекают своих слушателей рассказами в мегафон. Это новая тенденция, и она постоянно набирает обороты. В 2012 году через четыре главных входа в Лувр прошло 9,7 миллиона человек — невероятное количество! В особо неудачные дни посетителям, принявшим опрометчивое решение попасть в музей через пирамиду Йо Минг Пея во дворе Наполеона, приходится ждать по два часа, преодолевая одну за другой людские пробки.

Сначала им нужно под дождем выстоять очередь, что змеится вокруг двора. Потом их ждет еще одна очередь у билетной кассы и, наконец, последняя — у гардероба. В 1980-х годах, когда Франсуа Миттеран поручил Пею реконструировать Лувр, установив стеклянную пирамиду в центре главного двора, замысел состоял в том, чтобы помочь людям, впервые посещающим музей, лучше ориентироваться в его огромном пространстве и бесчисленных галереях. Проект был рассчитан на 4,5 миллиона посетителей в год — тогда эта цифра казалась невероятной.

Теперь, пройдя через досмотр сумок и кассовые окошки, 9,7 миллиона посетителей выстраиваются в десять рядов перед Моной Лизой, а потом горько сетуют на сайте Tripadvisor и в разговорах друг с другом на эгоистическое поведение соседей по толпе: они, дескать, расталкивают всех локтями, чтобы пробиться вперед и сделать селфи с кем-то из «большой тройки» — набора из Венеры Милосской, крылатой Ники Самофракийской и той же Моны Лизы.

Почему, жалуются некоторые, эти три экспоната не выставляют в одном зале: так людям, которые не могут тратить в музее много времени, было бы легче увидеть все, что они хотят. В рамках такого мировоззрения Мона Лиза — это Париж, так же как «Ночной дозор» — это Амстердам, а Кремль — это Москва. Столкнувшись с удвоением наплыва посетителей, грозящих его переполнить, Лувр затеял еще одну реконструкцию.

Музей ассигновал 50 миллионов евро на проект переустройства, призванный сократить очереди и внедрить некоторые методы управления большими потоками людей, которые уже были опробованы в аэропортах. С подобными проблемами сталкивается и Британский музей в Лондоне. В XVIII веке, когда он впервые открыл свои двери для всех интересующихся и любопытствующих, без платы за вход, его посещали около 5 тысяч человек в год. Сейчас эта цифра выросла до 6,7 миллиона, а недавний дневной рекорд составил почти 34 тысячи человек. Поскольку вход в Британский музей бесплатный, посетителям хотя бы не приходится выстаивать очередь к кассе, как в Лувре.

Рост численности населения заставляет нас адаптировать города к потребностям толпы. Крупным городам, где и жителей, и приезжих все больше, требуются все более обширные пространства. Им нужны стадионы, вмещающие 100 тысяч зрителей, и рассчитанные на множество людей залы для проведения недель высокой моды, концертов, книжных выставок и бесконечных торговых ярмарок. Дизайн играет важную роль — благодаря ему стадион, аэропорт или вокзал могут стать достойными городскими объектами; простой механизм для быстрого и безопасного пропуска зрителей внутрь и наружу может превратиться в нечто, усиливающее изысканность городской жизни.

Лондонский Альберт-холл, вмещающий почти 6 тысяч зрителей, в сравнении с 80-тысячным Олимпийским стадионом может теперь показаться столь же скромным по масштабам, как простая гостиная. Однако его круглая, многоярусная форма создает уютное пространство и в то же время позволяет толпе зрителей ощутить себя единым целым, почувствовать некую общность.

Именно такого результата пытались добиться и архитекторы, проектировавшие Национальный стадион в Пекине для Олимпиады-2008: недаром они привлекли к участию художника Ай Вэйвэя. «Мы хотели отойти от модели обычных «технократических» стадионов, в архитектуре которых главную роль играют сами размеры сооружения и цифровые экраны, — отмечал один из авторов проекта Жак Херцог. — В своем пространственном выражении наш стадион прост и почти архаичен. Его архитектура определяется толпой, а его пропорции задуманы так, чтобы сплотить зрителей и вывести соревнования по легкой атлетике на авансцену».

То, как спроектировано метро или аэропорт, тоже может либо усилить, либо подорвать качество городской жизни. Понятные, красивые, удобные для перемещения общественные пространства позволяют человеку ощутить себя частью некоего целого, которое он делит с остальными горожанами. И напротив: запущенность, неухоженность пространств означает, что городские власти не вкладываются в общественную среду, и отражает неуверенность в будущем города. Пребывание в таких местах не дает позитивных впечатлений: его приходится просто терпеть по необходимости.

Некоторые из нас сегодня живут в городах, где человек всегда находится в гуще толпы. Идея руководства токийского метро нанять специальных людей, которые руками утрамбовывают пассажиров с платформы в вагоны, чтобы ни один сантиметр в поездах не остался пустым, когда-то могла показаться чисто японским «заскоком». Но теперь такой уровень переполненности людьми присутствует во многих городах.

На новых станциях лондонской подземки, где платформы отделены от путей прозрачными перегородками с раздвижными дверьми, пассажиры уже четко знают: в час пик, который начинается в 6 утра, когда строители и уборщики едут на работу, надо выстраиваться у этих дверей в очередь. То же самое приходится делать — только у касс — в середине дня, когда действуют пониженные тарифы на билеты.

Мы привыкли к тому, что утренняя поездка в общественном транспорте будет проходить в давке, где люди соприкасаются друг с другом намного плотнее, чем позволяют правила приличия в других ситуациях. Впрочем, мы оказываемся совсем рядом с незнакомцами не только в транспорте. Пешком мы тоже ходим по тротуарам и площадям, вестибюлям и переходам, где не можем двигаться как угодно: приходится обходить других людей и предугадывать их движения.

Сегодня мы к тому же сталкиваемся с «отсутствием присутствия», которое демонстрируют многие прохожие: это явление возникло с появлением наушников, символов эпохи Walkman и других портативных аудиопроигрывателей. Наушники позволяют пассажирам транспорта и людям, вышедшим на утреннюю пробежку, отгородиться от окружающего мира.

Тот же эффект, только в усиленном масштабе, производят переносные магнитофоны — с ними можно прямо на ходу присваивать окружающее пространство. С появлением смартфонов эта тенденция перешла все границы. Теперь речь идет уже не о том, чтобы слушать музыку на ходу или принять телефонный звонок во время разговора с другим собеседником.

Уставившись на экран смартфона посреди толпы, мы отрекаемся от ответственности пешехода перед другими — обязанности улавливать нюансы взаимодействия с людьми, чтобы просто не сталкиваться с прохожими на тротуаре. Так стирается различие между горожанами и туристами, которых день от дня становится все больше. Туристы уставились в экраны, потому что фотографируют друг друга или себя, прикрепив свой гаджет к палке для селфи, а местные через порталы своих смартфонов погружаются в цифровой мир.

Сейчас, когда горожане составляют большинство населения планеты, нам особенно важно изучать те характеристики урбанизма, которые дают нам шанс укрепить основополагающие свой­ства города. Город — самое сложное и неординарное творение человечества. Его можно воспринимать как живой организм. А живые организмы неизбежно погибают, когда с ними плохо обращаются или лишают ресурсов, в том числе людских. В то же время город, полный жизни, способен к бесконечной адаптации, процветанию в самых разных ситуациях и с разным составом жителей.

При правильном планировании он может обеспечивать существование большого и постоянно увеличивающегося числа людей. Успешный город — это постоянно перестраивающийся организм, меняющий свою социальную структуру и смысл, даже если внешние очертания выглядят практически прежними. А когда он приобретает радикально новые формы, успех измеряется тем, в какой степени ему удается сохранить свою сущность.