Город

Мир до коронавируса: как эпидемии меняли жизнь столицы

© Изображение: Globallookpress.com

Музей Москвы запустил цикл онлайн-бесед «Как меняется городская жизнь» В прямом эфире экономисты, культурологи, социологи и искусствоведы обсуждают, как эпидемии, пожары, стихийные бедствия и катастрофы уносили множество жизней, но одновременно становились толчком для развития многих инициатив: популяризации гигиены, развития науки и городов. МОСЛЕНТА публикует материалы первой такой беседы, в которой приняли участие антрополог и фольклорист Александра Архипова и москвовед Павел Гнилорыбов. Они говорили о том, как жители больших городов ведут себя в чрезвычайных ситуациях, как действуют под влиянием страха и паники, и как меняется город после глобальных эпидемий.

Мария Сакирко: Добрый день, я руковожу лекторием Музея Москвы, и мы сейчас запускаем большое количество онлайн-событий. Нам показалось важным зафиксировать, что происходит в городе: как реагируют жители, как дальше будет развиваться бизнес, разные интернет-возможности, какие появятся новые способы взаимодействия жителей. Сегодня состоится первая беседа из такого онлайн-цикла «Как чрезвычайные ситуации меняют городскую жизнь». (...)

Я передаю слово нашим участникам, хочу их представить: Александра Архипова, - кандидат филологических наук, старший научный сотрудник школы актуальных гуманитарных исследований РАНХиГС, доцент центра типологии и семиотики фольклора РГГУ. И Павел Гнилорыбов – научный сотрудник Музея Москвы, автор Телеграм-канала «Архитектурные излишества».

Павел Гнилорыбов: Друзья, добрый день. (...) Мы сегодня поговорим о том, что начиная с XII века на долю Москвы выпадало очень много бед. Это и пожары, и наводнения, и, конечно, эпидемии. Думаю, вместе с Александрой мы сможем найти какие-то общие моменты в эпидемиях XVIII, XIX и XX столетия.

Я очень коротко расскажу о значимых эпидемиях XVIII и XIX века: чуму, которая на Москву свалилась в 1770 году, и холеру 1830 года.

Александра Архипова: Еще была черная оспа 1959 года, если мы говорим про Москву…

П: Тогда ты дополнишь рассказом об эпидемиях ХХ столетия.

Вообще, чума, — «моровая язва», как ее называли, «моровое поветрие» – это явление нашей эры. К нам эта зараза пришла с фронта русско-турецкой войны в конце XVIII столетия. С тех времен сохранилось определенное количество источников по этой эпидемии. Причем их оставляли не только представители высших сословий, но и люди из городских низов.

Чего горожане боялись, что они испытывали, почему шли на те или иные шаги — мы это понимаем довольно точно. Начиналось все в Москве в 1770 году, примерно как в китайском городе Ухань.

Дело в том, что врач Афанасий Шафонский обнаружил «злую лихорадку» в военном госпитале, который тогда находился в районе Введенских гор, — это нынешнее Лефортово, недалеко от Введенского или немецкого кладбища. Тогда врач поступил довольно умно: организовал по периметру зоны отчуждения костры, сделал отдельные карантинные бараки, выставил охрану вокруг учреждения, но потом его самого обвинили в попытке посеять панику…

М: Да, ровно как в Ухане случилось с замечательным врачом, который потом погиб.

П: Абсолютно. И очаг, который можно было загасить, переместился туда, где его невозможно отследить.

Великая московская чума началась на Софийской набережной, напротив Кремля. Там была огромная мануфактура «Суконный двор», — несколько тысяч работников. Из них умерли порядка 130 человек, остальные разбежались по городу, население которого насчитывало тогда под 200 тысяч жителей. Сразу начались паника и эпидемия.

Тогда, в марте 1770 года, принятых правительством мер оказалось недостаточно. Металлические деньги мыли в уксусе, вещи окуривали можжевельником и дымом полыни... На всю Москву было 23 врача, которым тогда, в конце XVIII столетия, еще не доверяли.

Представители власти разбежались, генерал-губернатор города уехал, потом его Екатерина Вторая назовет «старым хрычом». Здесь проявилось такое противостояние Москвы и Петербурга, потому что власть уже 50 лет, как была в Питере. В Москве все чиновники скрылись от эпидемии, а до Петербурга не все новости доходили, поэтому появился этот сюжет «спасителя» Орлова, который приехал в Москву с гвардией, с кучей денег и смог что-то полноценное организовать.

Я не понимаю, почему про эту чуму не написано художественных романов и не снято сериалов. Потому что весь хрестоматийный для этих жанров набор типажей и сюжетов в той истории присутствует: и команда арестантов-уголовников, которые с помощью специальных крючьев убирали тела погибших, и запрет на торговлю поношенной одеждой, и мародерство.

Тут же мы видим попытки установления карантинов. В разных частях города работали 14 санитарных отрядов. Если человек умирал менее, чем через четыре дня от начала заболевания, то его смерть признавалась, как тогда писали, «сумнительной», и родственников отправляли в карантин. Из 18 городских застав только семь оставались открытыми. Всех нищих изолировали в богадельне, — официально в городе было 1400 нищих.

М: А мы знаем, что было со студентами во время карантина?

П: В отношении их никаких мер не предпринимали, потому что университет еще не играл значительной роли в городе. Только потом, в холеру 1830 года, университет закроют, и он будет осознаваться, как важная часть городского пространства. И то, что в городе затормозилось образование, то, что в университете умерли несколько человек — это все современники отметят в мемуарах.

Вернемся к чуме 1770 года. В Москве потихоньку нарастает хаос, который потом выльется в чумной бунт. Люди в отчаянии, подвоз продовольствия очень сильно сократился, многие магазины и лавки закрылись, медицинская помощь отсутствует. Костры, набатный звон, абстрактная вера в чудо, ничего нельзя...

Представьте москвича того времени: ему законодательно нельзя продавать вещи, фабрики закрыты, заработать нечего, из города выехать невозможно, бани опечатаны, помыться негде. На весь город 20 с небольшим людей с каким-то медицинским образованием. И еще один интересный факт: питейные заведения закрыты, даже пойти излить душу некуда. Ограничилась торговля одеждой и вещами умерших. На рынках цены значительно повысились, в разы.

Естественно, расцветает шарлатанство, люди не верят официальной медицине. И все, что мы суммировали, приводит к выступлению москвичей, — к чумному бунту в сентябре 1771 года. Толпы людей прикасались губами к иконе Боголюбской богоматери, недалеко от Варварских ворот Китай-города... У нас церковь довольно просвещенная, по крайней мере ее верхушка, и архиепископ Амвросий говорит «убираем икону подальше». Разъяренная толпа бьет в колокол набатной башни Кремля, собирается между Варварскими и Ильинскими воротами и идет на Кремль. Амвросий растерзан, в городе власти нет вообще.

Убийство архиепископа Амвросия,

© Гравюра Шарля Мишеля Жоффруа, 1845 год

И тут отыскался человек, у которого нашлось какое-то количество людей для решения проблемы, - московский главнокомандующий Еропкин. В городе тогда вообще не было полицейских … все в основном на фронте, и Москва — не столица. Был только Великолуцкий полк, численностью 350 солдат, и инвалидные команды.

Народ идет на Кремль, народ готов опустошать винные подвалы монастыря, и вот цитата того времени: «Еропкин собрал 130 солдат и полицейских служителей, взял несколько пушек. Сначала убеждал, просил мятежников утихомириться, потом велел стрелять картечью. Расставил пикеты в разных места Кремля и города, восстановил порядок, получив во время бунта два сильных удара: камнем в ногу и брошенным в него шестом. Это все современники называли «побитьем у стен Кремля», тогда погибло до 200 человек. Это многие исследователи считают последним проявлением средневекового бунта в Москве, бунта народного, когда люди не верят никому.

Потом, когда уже следствие велось по этому делу – четверых казнили за убийство Амвросия, а 173 человека сослали в Сибирь, били кнутом, и даже сама Екатерина писала, что несмотря на все применяемые в XVIII веке пытки, не смогли найти центр восстания. Это было стихийное выступление людей, доведенных до отчаяния.

М: А известно, какие слухи ходили среди людей, в чем они видели причину болезни?

П: Даже спустя 50 лет, когда, вроде бы, просвещение достигло все больше и больше московских дворов, люди распространяли слухи о том, что это либо докторская задумка, либо польская диверсия.

А: То есть это либо агент власти — врач, который по наущению власти специально травит народ, либо внешний враг, который проникает в наши ряды и там коварно на нас воздействует. В целом эта модель мало чем отличается от последующих, но мы вернемся к ней, потому что она будет очень популярна и в дальнейшем.

П: И я бы хотел после этого хаоса высветить несколько моментов. Институтом, за которым пошли горожане, стала церковь, особенно священники, которые были популярны в своих приходах. Напоминаю, что Москва тогда еще жила слободским устройством. Слобода – клеточка города, и приход — тоже очень важная клеточка города. Тогда тиражом в 200 экземпляров выпустили наставление докторов, которое читали до и после литургии дважды в день.

Тут можно вспомнить еще манифест XIX века об освобождении крестьян, его тоже зачитывали в том числе и в церквях - веры больше. Современники отмечали тогда, что простой народ больше других послушен священникам, и эти 200 экземпляров брошюр сделали довольно много, и возможно, могли бы предотвратить этот чумной бунт.

Из такого, что можно назвать своеобразным: наказание колокола. Тот самый Спасский набатный колокол, чтобы предотвратить новые выступления населения, был спилен властями. Ведь в средневековом городе колокольный звон был лучшим источником информирования.

М: А если что-то случалось, как тогда люди били в набат?

П: Тогда уже появлялись пожарные каланчи, полицейские части, и в городе было множество колоколов. Но наказали один конкретный, — тут было желание «высечь пролив, разметавший корабли».

Чумной бунт в Москве.

© Акварель Эрнста Лисснера, 1930-е

А потом приехал фаворит Екатерины Орлов. Он привез несколько сотен тысяч рублей, «залить пожар деньгами». Тактика довольно привычная.

М: А кому он их дает? Потому что сумма по тем временам большая.

П: Да, сумма очень большая, и на эти деньги тогда были приняты приличные меры по восстановлению жизни города. И самое главное, в Москву пришла лейб-гвардия, сок армии из Петербурга. До этого какого-то зримого образа Росгвардии на улицах Москвы не было.

За мародерство в доме погибших объявлялась смертная казнь. Пустующие дома забивали досками и помечали красными крестами. В итоге из 12 тысяч московских домов кто-то умер в шести тысячах, а вообще опустеют три тысячи, то есть каждый четвертый дом. Мы не должны недооценивать масштабы этой чумы - там было порядка 60 тысяч жертв, и это страшно. Тогда же за сокрытие трупов больных и умерших стали отправлять на каторгу.

М: А зачем кому-то скрывать трупы умерших от чумы?

П: Дело в том, что тогда члены семьи должны были отправиться в карантин. И именно из-за этого люди боялись нарушать привычный порядок жизни.

М: То есть, самоизоляция была очень слабо распространена?

П: Да, уже тогда карантины делились на несколько типов: для зараженных, для членов семей и для приезжающих, чтобы их оградить.

М: За распространение слухов наказывали отдельно?

П: Нет, за это особо не карали, потому что вся Москва была одним большим слухом. Конечно, существовали уже печатные СМИ в нашем отечестве, но даже официальную информацию по-прежнему объявляли устно. Так что, если не пойман за распространением фейковой информации – не вор, и скорее всего ничего не будет.

Среди мер, которые принял Орлов, были очень хорошие: он обеспечил москвичей работой, прямо как Рузвельт, который заставлял болота осушать и дороги строить. Москвичи приводили в порядок укрепления и заставы, то есть делали вид, что чинили починенное, но при этом им платили по 10-15 копеек в день. Для конца XVIII века — это та сумма, которая позволяла существовать день. Вот отчасти, куда пошла значительная часть из тех сотен тысяч.

Очень эффективна оказалась организация карантинов, и самое главное – медицинский эксперимент. Очень известный врач Самойлович, прекрасный медик, разработал порошок — окуривательный состав на основе селитры и серы, и он предложил семи каторжникам провести 16 суток в доме, где все умерли. При этом люди носили обработанные вещи зараженных, и никто не умер. Вот такое реалити-шоу закончилось благополучно. Каторжникам обещали либо УДО, либо сокращение срока. И дело в том, что в первые периоды из каторжников мало кто выживал: люди понимали, что фактически шли на смерть. Но конкретно этим каторжникам, которые поучаствовали в эксперименте по выработке окуривательного состава, - им освобождение гарантировали.

После этого обработали шесть тысяч домов, и чума была более-менее искоренена. Самойлович молодец: он искал причину, возбудитель чумы. Сам он болел всего один день, потом лежал. У него бубон рассосался за неделю, и вот этот доктор пытался исследовать чумной яд в 250-кратный микроскоп. В период последнего средневекового извода здравоохранения он был лучиком света для Москвы.

Последствия: конечно, в честь Орлова выбили медаль. С одной стороны текст «Россия таковых сынов в себе имеет», с другой стороны «За избавление Москвы от язвы в 1771 году». Более четверти горожан погибли, чума затронула половину домовладений. (...)

С другой стороны, чума ускорила превращение Москвы в похорошевший европейский город. Екатерина приказала делать один из московских генпланов, устраивать бульвары, чтобы как-то разбавить эту совершенно кривую средневековую сетку улиц с прекрасными, но непонятными Екатерине кривоколенными переулками. Уничтожили практически все приходские кладбища, то есть с XVIII века впервые разделили смерть и жизнь, которые до этого в пространстве города всегда были рядом.

А: Давай поясним: Москва была городом полудеревенского типа: рабочие слободки с приходом, у каждой церкви свое кладбище.

П: Да, и люди воспринимали спокойно, что их умершие близкие лежат рядом, и к ним не нужно ездить далеко. И только чума создала это кольцо кладбищ — Введенское, Ваганьковское, они все существуют с 1771 года. Запретили хоронить в центре Москвы только после этого. Усилилась конкуренция за «престижные» кладбища: например за некрополь Донского монастыря.

Именно после той эпидемии стали делать больше набережных, построили водоотводный канал. В Москве стало больше открытой воды, вроде как город стал безопаснее.

М: А сохранились ли какие-то народные рецепты, как якобы можно было спастись от чумы? И вообще откуда берется болезнь в городе?

П: По поводу возникновения чумы в городе: она пришла со стороны Брянска и более южных земель. Карантины на дорогах стояли, но они были чисто номинальными. Чума была и рядом, но именно образ Москвы превозносился и ее надо было спасать. Москва была первопрестольная, обладала статусом. Конечно, многие области были охвачены эпидемией, но там людям не досталось такого внимания, и их не рассматривали в объектив.

М: Переходим к 19 веку, где было много событий, связанных с эпидемией.

П: Да, давай. В XIX веке основная болезнь — это все-таки холера. От нее страдают и Москва, и Петербург, и, наконец-то, губернии, которые из-за распространения медицины попадают в спектр научный. Но, так как наша онлайн-дискуссия происходит под эгидой Музея Москвы, сосредоточимся на московской чуме 1830-1831 года.

Она прекрасно задокументирована, и даже Александр Сергеевич Пушкин писал Гончаровой: «Одна молодая женщина из Константинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье. Все это прекрасно, но порядочные люди тоже должны принимать меры предосторожности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон.». То есть уже Пушкин пишет, что никто не застрахован, поэтому давайте все потихоньку вместе с болезнью бороться.

Во-первых, что такое Москва в 1830 году? В России царствует Николай I, все довольно строго, и если это касается конкретно технической части (установить карантин, закрыть) — это все делалось довольно просто. Но вообще народ был отмобилизован уже, потому что за 18 лет до этого был великий пожар 1812 года, люди привыкли.

© Предоставлено Музеем Москвы

СМИ тогда работали уже гораздо лучше, мы сегодня можем раскрыть московский журнал, и увидеть, что современники внимательно следили, как холера шла с Волги. Москву беспокоили слухи о повальной болезни, свирепствующей в некоторых приволжских губерниях, в Астрахани и в Саратове.

Тут же появляется инструкция, практически от первого до последнего пункта то, чем сейчас Роспотребнадзор занимается. «Станем ее выкуривать, выживать, спросимся врачей, будем слушать их советы. Один хлор — уже есть средство против нее победительное, самое же главное средство – смелый, бодрый, веселый дух, осторожность, неробость, предохранительность, непугливость.» Там еще писали про климат московской губернии, что мороз поможет победить болезнь. Правда в этой записной бодрости, которая исходила из журнала, есть гоголевская формулировка: «Будем осторожны, но не трусливы, и главное — рассказам не станем верить, пока правительство не скажет об опасности».

Холера хоть и въехала в город на таких санях ужаса, но все-таки подготовились уже лучше. Самое первое, что отмечают люди — что закрыли университет. Там в карантин попал Виссарион Белинский, веселился, дурачился и его номер в общежитии получил во время карантина прозвище «зверинца». Но не всем было до смеха, один известный автор мемуаров того времени писал: «Зараза приняла чудовищные размеры, и опять же, что закрывается: университет, все учебные заведения, присутственные места. Публичные увеселения запрещены, торговля остановилась, Москва была оцеплена строгим военным кордоном и учрежден карантин. Кто мог и успел — убежал из города».

Тут мы видим принципиально другую схему: если в 1770 году московская власть прячется и приходится из Петербурга посылать «спасителей», медицину и все на свете, то здесь город справляется своими силами. И как ты ругай-не ругай режим Николая I, при нем Москва, наоборот, старалась Петербург особо не беспокоить, все сделали по уму. Город был поделен на полицейские части, и было такое государственно-частное партнерство. Бизнес в добровольно-приказном порядке обеспечил карантины. Но, во-первых, и болезнь была не такая заразная, не такая приставучая, а с другой стороны, если раньше за плату можно было из Москвы уехать, то сейчас пресекались все попытки проникнуть в город, выехать из города.

© Предоставлено Музеем Москвы

О чем еще вспоминают москвичи в ту эпоху: волонтерство довольно массовое, все люди, которые обладали какими-то азами медицинских знаний, в этих карантинах активно помогали. Ну и, конечно, бедный Пушкин, который пытается к Наталье Николаевной Гончаровой, он уже в Болдино своем сидит и пишет, что «через Кяхту или через Архангельск придется это делать. Никто мне ничего не пишет, думают, что я холерой схвачен или зачах в карантине. Проклятая холера, несмотря на все усилия, я не могу попасть в Москву, я окружен злой цепью карантинов, и при том со всех сторон, так как Нижегородская губерния – источник заразы».

Теперь о средствах. Пушкин, например, пишет другу: «Пускай купается в хлоровой воде, пьет мяту и не предается унынию». Тут уже очень хорошо была поставлена информированность горожан, дважды в день выходили «холерные» листки, бюллетени о болезни. То есть, опыт прошлых эпидемий наверное все-таки учли, и там ситуация все-таки не особо занижалась.

Таких пинков, как во времена Екатерины II, не понадобилось: купцы давали даром все, что нужно было для больниц, - это Герцен пишет. Одеяла, белье, теплую одежду оставляли выздоравливающим. Весь медицинский факультет привел себя в распоряжение «холерного» комитета. Герцен потом будет сравнивать эту холеру с Парижской эпидемией 1849 года, когда «бедные люди мерли, как мухи».

И еще важный момент, — в городе появляются основы солидарной ответственности: например, литераторы собирают свои свежие произведения и печатают альманах «Сиротка», все средства от продаж которого идут пострадавшим семьям. Литераторы уже осознают, что они могут влиять на происходящее, и помогают людям.

Николай I на Сенной площади во время холерного бунта. 1831 год

© Wikipedia

Самое главное — это приезд Николая I. Он мог избежать визита в холерный город, но активно писал московскому генерал-губернатору, что «я весь в вашем распоряжении», и его приезд очень многих успокоил.

Чем лечили? В изоляторах и всех студентов в университете потчевали в больших количествах «вонючей хлористой известью». И еще была такая диета, что «она одна могла без хлора и холеры свести человека в постель». Если говорить о каких-то народных средствах, тут у нас гораздо больше источников, чем по чумной эпидемии 1700-1772 года. Пользовалось популярностью снадобье, которое впервые появилось в Европе, но и в России очень сильно распространилось — так называемый «уксус четырех разбойников». Брали яблочный уксус, добавляли измельченные свежие полынь, шалфей и мяту. Пару недель держали на солнце, после чего бутыль открывали, добавляли внутрь чеснок, настаивали неделю, процеживали и переливали в чистую емкость. При этом не забываем про наши любимые костры и окуривание комнат можжевеловым дымом.

Авдотья Понаева перечисляла самые нелепые средства: «Находились такие субъекты, которые намазывали себе все тело жиром кошки. У всех стояли настойки из красного перца. Пили деготь, один господин каждый день пил по рюмке бычачьей крови».

Конечно, многие в эпидемию экспериментировали и всячески спекулировали. В районе деревни Котлы (сегодня это московский район Котловка) был некий лекарь Хлебников, к нему много народу ездило. Лечение его состояло в следующем: первым делом он давал магнезию, потом обертывал больного в простыню, пропитанную уксусом, и покрывал его сенной трухой, распаренной в горшке, отчего производилась сильная испарина, прекращающая и рвоту, и понос.

© Предоставлено Музеем Москвы

Была, конечно, и литература: Московский журнал писал: «спасаемся дегтярной водой, окуриваемся марганцем, серной кислотой, солью». Впервые появились советы бытового характера: «не бывать в тесных, сырых помещениях, одеваться теплее».

Ну и, конечно, произошло общее подорожание лекарств. Московский почтмейстер Булгаков писал, что головка чеснока, которая раньше стоила копейку — стала стоить 40 копеек.

Тогда в городе погибло около четырех тысяч человек и довольно быстро Москва выползла из этого. Так что у Москвы осталось от XIX века три страшных воспоминания — это пожар, холера и Ходынская катастрофа.

М: А известно что-нибудь про продуктовые и потребительские паники во время холеры в Москве?

П: Обычно, когда приезжал князь либо император, подвоз продовольствия усиливался. Опять же, пытались распределять это как социалку, как гуманитарку, но каких-то единых форм, карточек не существовало, что потопаешь — то и полопаешь.

Прежде всего, конечно, выживали молодые, сильные. Но в письмах, особенно во время холеры, мы видим примеры квартальной и соседской самоорганизации, когда и продуктами помогали, и какими-то протолекарствами.

Если говорить о городских эпидемиях в России, то все-таки в XX веке победить эту штуковину более-менее удалось. Но давай поговорим про прекрасный случай уже хрущевской Москвы, про черную оспу 1959 года.

А: Как мы понимаем, уже появляются антибиотики, хорошо известны эпидемиологические средства. Такие страшные болезни, как холера, оспа и чума отступили, они находятся где-то на периферии нашего мира. И тут внезапно в 1959 году один советский художник, автор многих плакатов, возвращается с делегацией из Индии. Там он много чем развлекся, в частности посетил сожжение одного брамина. Это плохо закончилось: он вернулся из Индии на сутки раньше, чем должен был, из-за, как говорили в хрониках, «амурного интереса». Из аэропорта он сразу поехал к «амурному интересу» с подарками, а потом, через сутки, вернулся домой и тоже принес подарки. Соответственно начал кашлять, его очень быстро госпитализировали и эпидемиологи «старой школы» довольно быстро опознали черную оспу - страшное заболевание, которое встречалась на тот момент крайне редко. Стало быстро понятно, откуда он ее привез.

Оспенные корки на руках больного

© Wikipedia

Но был большой вопрос, где он был первые сутки в Москве? КГБ искало его связи, с кем он был в контакте в течение этих 24 часов, потому что черная оспа обладает феерической вирулентностью. И дальше уже детективная история развивалась, потому что, собственно говоря, тут сработал инстинкт советского человека. Та женщина, к которой поехал наш «герой» дарить подарки, какую-то часть его подарков отнесла в комиссионку, и его жена отнесла подарки в комиссионку.

Таким образом, в комиссионке оказались почти одинаковые наборы каких-то индийских вещей, по ним выяснили, у кого они были в руках, так КГБ выстроило цепочку людей, кому он привез подарки, и кто был с ними в контакте. Дело происходило под Новый год, их всех отправили в карантин, все силы были на это брошены.

Москву закрыли: въезд автотранспорта был ограничен или вообще запрещен, электрички не пускали, ставили кордоны и всех отправляли в специальный надзор. В общем, удивительными усилиями и практически чудом, эпидемию черной оспы удалось остановить, не выпустить за пределы Москвы. Погибло несколько десятков человек, но это не перешло в какую-то катастрофическую цифру. И уже в 1966 году выпустили фильм, рассказывающий о скрупулёзной работе по самоизоляции граждан, по розыску контактов и помещению их в карантин. Советская риторика того времени преподносила все это как важное достояние.

В СМИ эта история отображалась не очень хорошо, информация не просачивалась. Какие-то отдельные статьи начали появляться, но, когда угроза эпидемии стала очень реальной — любые публикации на эту тему прекратились.

Подобным образом, когда в 1970-м случилась эпидемия холеры в Одессе, и представители городской власти начали сообщать через рупор на пляже «Граждане, на пляжах Одессы обнаружена холера», это не вызвало восторга у вышестоящих органов, и эту информацию быстро прекратили распространять.

Но в целом, абсолютно тотальной идеи все скрывать в 1959 году не было. И этот фильм 1966 года, с подробным выстраиванием цепочки, кто кому пожал руку, демонстрирует, как на самом деле важно было показать, что было такое бедствие, и мы его преодолели.

М: Да, надо понимать, то у государства на любой подобный случай есть определенный резерв. Как он распределяется и в чьи руки попадает — это совершенно другой вопрос. Но и в XVIII и в XIX, и в XX веке мы видим попытки обеспечить народ хотя бы основными продуктами — пшеницей и хлебом.

Онлайн программа Музея Москвы «Как меняется городская жизнь» — [здесь] (http://mosmuseum.ru/lectures/p/online-besedy/).