«Каждая хозяйка превратилась в верблюдицу». Какой была Москва знаменитого детского писателя?

Мальчик с Моховой улицы

До конца 30-х годов Чуковский жил в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург). Писателя пригласил в Москву заведующий Детским издательством ЦК ВЛКСМ Григорий Цыпин и обещал предоставить квартиру. Однако не успел. Судьба его была печальной: арест, тюрьма, расстрел.

И все же переезд в Москву состоялся — Чуковскому выделили дачу в Переделкине, а квартиру в Ленинграде поменяли на московскую, на улице Горького (ныне Тверская) в доме №6, построенному по проекту архитектора Аркадия Мордвинова. Чтобы возвести эту махину, занявшую почти целый квартал, пришлось отодвинуть здание старинного Савво-Сторожевского монастыря вглубь двора.

Дел у Чуковского всегда было по горло, у него не было времени разгуливать по Москве. Однажды, однако, пришлось. Он получил письмо от мальчика Сережи, который прислал рисунок к его сказке «Бибигон». Ребенок сообщил, что живет на Моховой — тогда там были жилые дома — в квартире №5, но номер дома не упомянул. Чуковскому вздумалось найти этого мальчика. Они с писателем Валентином Берестовым отправились на поиски. Но безуспешно. Наверное, доверчивого писателя кто-то разыграл...

Выстрелы и взрывы

На протяжении многих десятилетий Чуковский вел дневник. В нем отражалась литературная жизнь его и коллег, бытовые зарисовки, наблюдения. В дневнике есть и черты Москвы. Вот запись от 5 декабря 1931 года: «День солнечный, морозный, с серебряными дымами, с голубизною неба. Трамвай № 10 повез меня не на Каменный мост, а на Замоскворецкий, так как поблизости взрывают храм Христа Спасителя. Выпалила пушка — три раза — и через пять минут, не раньше, взлетел сизый — прекрасный на солнце дым. Красноносые (от холода) мальчишки сидят на заборах и на кучах земли, запорошенных снегом, и разговоры:

— Вон оттуда зеленое: это сигнал.

— Уже два сигнала.

— Голуби! голуби!

— Это почтовые.

— Второй выстрел. У, здоровый был!

— Уже два выстрела было!

— Три.

Жуют хлеб — на морозе.

— Больше не будут.

— Врешь, будут.

И новый взрыв — и дым — и средняя башня становится совсем кургузой.

Баба глядит и плачет. Я подошел по другому берегу Москва-реки — и когда подошел почти к самому Каменному мосту — нельзя, патруль.

— Куда? Не видишь, церковь ломают! — Я обратно…»

Другая запись — от 4 марта 1932 года: «Вчера ездил в «Лит. газ.» за деньгами трамваем «А». И смотрел из окна на Москву. И на протяжении всех тех километров, которые сделал трамвай, я видел одно: 95 проц. всех проходящих женщин нагружены какою-ниб. тяжестью: жестянками от керосина, кошелками, мешками. И чем старше женщина, тем тяжелее ее груз. Только молодые попадаются порою с пустыми руками. Но их мало. Так плохо организована добыча провизии, что каждая хозяйка превратилась в верблюдицу…»

Чуковский писал, что спину его пальто измазали рыбой, издававшей противный запах. Он видел, как в трамвае у женщины из размокшей бумаги посыпались на пол соленые огурцы, а из другого кулька вылетели бисквиты. Она, бедная, кинулась их спасать, но остервенелые пассажиры их затоптали.

Соседи и друзья

С годами Чуковский стал все чаще бывать в Переделкине. Потом и вовсе там обосновался. В его московской квартире жили Лидия Корнеевна Чуковская и ее дочь Елена Цезаревна. Они тоже были литераторами, и довольно известными.

В поселке Корнею Ивановичу было спокойно, уютно. И людей было мало, в основном свой брат писатель. Напротив Чуковского жил поэт Илья Сельвинский, слева — другой стихотворец, Степан Щипачев, справа — писатель Валентин Катаев.

Катаев был очень остроумный. Это он сподвиг своего брата Евгения Петрова (Катаева) и Илью Ильфа на создание знаменитого романа «Двенадцать стульев». Однажды внук Чуковского Женя вечерней порой по обыкновению катал своего резвого деда на мотороллере. Навстречу им шел Катаев. Корней Иванович вопрошающе крикнул: «Прогулка перед сном?» Катаев среагировал моментально, воскликнув: «Пред вечным сном!»...

Недалеко от Чуковского жили другие литературные знаменитости: Роберт Рождественский, Мариэтта Шагинян, Леонид Леонов. Поэтому улицу Серафимовича прозвали Аллеей классиков. В быту они выглядели просто, возились в саду, пилили или рубили дрова, ходили в магазин. «Инженеров человеческих душ» запросто можно было увидеть в очереди за колбасой или водкой.

Порой хозяева переделкинских дач в одиночестве сидели на скамейке и думали. А потом шли домой, стучать на машинке.

Когда один знаменитый писатель встречался с другим, оба церемонно раскланивались. Иногда перебрасывались словами и шли дальше, вздыхая свежий переделкинский воздух, набираясь творческих сил.

Писатели и собаки

Чуковский тоже любил гулять — иногда один, порой в компании. Писатель Александр Раскин вспоминал: «Чуковского тут каждая собака знала. Но я никогда еще не слышал, чтобы про человека говорили, что он, мол, тут каждую собаку знает. Между тем после одной нашей совместной прогулки по Переделкину я убедился, что это можно с полной уверенностью сказать о Корнее Ивановиче…»

Он говорил, что собаки в Переделкине особые — напоминают своих хозяев. И приводил в пример известного поэта, человека порядочного, скромного и доброжелательного. И пес у него тихий, смотрит на людей спокойно, без всякой свирепости.

Чуковский приводил и другой пример: у человека бездарного, по сути литературного проходимца, были две собаки. Его новую книгу справедливо раскритиковали, и он несколько притих. А раньше готов был облаять каждого. Совсем как его собаки, которые бесятся от злости.

Известный драматург рассказывал Чуковскому, что его пес воет в трех случаях: когда хозяин садится за новую пьесу, когда ее завершает и перед тем, как ее прочитает строгий рецензент...

Рассказывая это, Чуковский был абсолютно серьезен. Он любил и понимал не только детей, но и собак. У него была сказка «Собачье царство». А на ковре в одной из комнат висел игрушечный крокодил…

Чуковский не только писал для детей, но и принимал их у себя. На лесной поляне разгорался костер, вокруг него затевались шумные ребячьи игры. Но с годами «карнавалы» становились все реже.

Писатель был уже немолод и жадно, как в молодости, хотел трудиться…

Чуковский не только много работал, но и много читал. Многолетний секретарь Чуковского Клара Лозовская вспоминала, что он любил детективы: «Среди героев выискивал самого безукоризненного, убеждал меня, что именно он и будет убийцей, и почти никогда не ошибался. Чуковский даже собирался написать статью о детективных романах и выписывал в особую тетрадь наиболее удачные места и способы разнообразных убийств, изобретенные романистами…»

Чуковскому было уже далеко за восемьдесят, он был худой, костистый, морщинистый, но глаза оставались ясными, не замутненными старостью. «Когда я беру в руки перо, — говорил Корней Иванович. — меня не оставляет иллюзия, что я еще молодой и мне недавно исполнилось двадцать».

Но он все чаще с грустью посматривал на свой портрет, написанный в Куоккале его добрым знакомым Ильей Ефимовичем Репиным. На полотне Чуковский молодой, полный сил и надежд. В волосах нет ни намека на седину, впереди — целая жизнь…