«Мне со школы нравился троллейбус». История водителя исчезнувшего транспорта

«Вот вам табельный номер 3001»

Я рано начал работать, помогать маме. И хоть семья у нас была обеспеченная, решил пойти на работу в 14 лет. Со школой распрощался и поступил в ремесленное училище. Мог уже тогда прекрасно окончить десятилетку, но сделал это попозже.

А тогда пошел учиться на токаря, и потом два года проработал на заводе. В армии не служил из-за травмы позвоночника. Мне и у станка стоять было трудно, так что я решил сменить специальность.

Не знаю почему, но еще со школы мне нравился троллейбус. Отцу, например, нравился самолет, он был пилотом, а мне — именно троллейбус.

Около моего дома на Ольховской улице был Второй троллейбусный парк, и я пошел туда, к директору. Был такой Рубинский Николай Васильевич, в транспортных кругах очень известный человек. Он никого не называл по табельному номеру, ко всем обращался только по имени-отчеству. Но мог и отчитать так же, по имени-отчеству, за милую душу.

Все зависело от него, от директора парка. Я объяснил свою ситуацию, и он сказал: «Я вас возьму. Пишите заявление».

Так я пошел учиться на водителя троллейбуса. И мне сразу понравилось. Учился я на стареньких машинках, желтенькие такие были коробочки. Был отличный наставник Друковский, очень хорошо он мне вложил всю эту систему.

Отучившись, пришел опять к Рубинскому — вот права, вот документы. Он сказал: «Очень хорошо. Пока вы учились, я созвонился с управлением пассажирского транспорта, и вас приказом провели как самого молодого водителя троллейбуса в Москве. Вот вам табельный номер 3001». Тут тройка — это третий класс, а последняя цифра — мой порядковый номер. Пустяк, но мне эта история с 001 понравилась.

«Получил я справку о невиновности»

После того как я вышел на линию, меня поставили на 41-й маршрут. Он ходил от стадиона «Локомотив» и чуть не доезжал до площади Дзержинского. Маршрут комсомольско-молодежный, его начальником был Александр Емельянович Трусов. Очень хороший коллектив. Помимо молодежи там, конечно, были и люди в возрасте.

Правила дорожного движения мне пришлось очень хорошо изучить еще до выхода на линию. Я их все время с собой возил, и эта книжечка мне много помогала.

Аварий у меня практически не было. Если что-то и случалось, то по чужой вине. На второй год работы на 41-й линии я вдребезги, на списание разбил троллейбус! Я сам его направил на стальную мачту на спуске к трамвайному депо Русакова на Преображенке, за остановкой «Улица Королева».

Передо мной упала старушка. Зима, раннее утро, троллейбус полный, масса серьезная. Я тормозить — а он юзом идет, как на коньках. Упавшая бабушка хочет подняться, и все никак, ближе и ближе ко мне, ближе и ближе...

Все, думаю, сейчас ее благословлю... Вижу — рядом мачта, глаза закрыл, чтобы битыми стеклами не поранило, и въехал в нее.

Из пассажиров никто, слава богу, не пострадал, и бабушка осталась жива. Даже царапин ни у кого не было.

После этого случая была первая неприятность с администрацией парка. Заместитель директора вызвал меня и спрашивает: «Кто будет оплачивать разбитый троллейбус?»

Я ему говорю: «А почему вы мне такой вопрос задаете? Вот справка о моей невиновности со всеми печатями и подписями». Машину же списали. Но он мне отвечает: «Не бабушка же будет его оплачивать!»

Это был такой, знаете, намек. Конечно же, я ничего не платил. И хотя среди водителей тогда не было подработчиков, лимитчиков, как-то я заметил, что к нам относятся предвзято. Могли и на ты называть, и послать... Может, и не так далеко, но идти неудобно.

В общем, я занял такую позицию, чтобы меня не трогали — и я никого не буду трогать. Троллейбус я знал, правила эксплуатации и движения — тоже. Так что общаться со мной было очень трудно. Но потом пришлось из Второго троллейбусного парка уволиться.

«Красивый был маршрут: по всей Москве, через Трубную площадь»

У меня был неудачный первый брак, я рано женился. И тут посоветовали мне идти работать за квартиру. От Второго троллейбусного парка жилплощадь тогда не давали. Тем более что я с родителями был приписан к хорошей коммуналке: 20 метров, с потолками 3,75. При таких условиях мне улучшение жилплощади от той работы не полагалось.

Я сдуру все бросил и пошел работать в «Мосгаз», копать котлованы вручную. А потом оказалось, что в течение года там — да, дают квартиру, но она служебная. Я москвич, родился в Москве, и зачем мне из-за жилплощади зависеть от кого-то на работе? Тем более, на такой. Я с этих котлованов мосгазовских и ушел.

Пришлось возвращаться на троллейбус. Во Второй парк не взяли, сказали: «Когда нам было трудно, вы от нас ушли. А теперь нам есть с кем работать». И я недолго думая пошел в Шестой парк. И там 13 лет как одна копеечка отработал на центре.

Первый брак у меня распался, развалился, рассыпался. Одному жить было уже трудно, и я женился снова. Вторая моя жена жила в 4-м Михалковском проезде, как раз очень удобно оттуда было до Шестого парка добираться.

Тесть у меня — артист, в хоре Александрова был баритоном. Предлагали ему быть солистом, но он почему-то не захотел. Ему удалось вступить в жилищный кооператив, и у нас получилась трехкомнатная квартира на Варшавском шоссе. Пришлось переходить, я переводом перешел в Восьмой парк, и отработал там 30 лет.

«"Ветерана труда" пришлось отдать за бесплатные лекарства»

В 55 лет я вышел на пенсию. Она у нас была льготная. А после этого еще 13 лет в этом же парке отработал за станком по первой своей специальности — токарем. Характеристики у меня самые лучшие и награды самые лучшие были. Ветеран «Мосгортранса».

Но не ветерана труда. От звания пришлось отказаться, за бесплатные лекарства пришлось отдать. А то было бы у меня две льготы — по инвалидности и по ветеранству, а так не положено. Надо выбрать что-то одно. От статуса инвалида я отказаться не мог.

Тогда как раз посыпались болячки. Сначала ноги плохо стали работать, потом попал на серьезную операцию под пять процентов выживаемости. Выжил. Потом сердце открывали — смотрели, как там мотор работает. Тоже выжил. А дальше уже джентльменский набор — гипертония и сахарный диабет.

Пока «звонков сверху» у меня не было, да и я к ним тоже не стучался. Не тороплюсь. Вот думаю 75 годков тихо-мирно разменять.

Много лет я открывал сезон купания на природе 8 марта. Лет с двадцати, наверное. Приплывал к льдине, похлопывал ее рукой и плыл обратно к берегу. Никогда по мелочевке не болел, что такое грипп, ОРВИ, вообще не знаю.

На здоровье не обижаюсь. У меня метр девяносто пять рост. Живем мы сейчас в Бирюлево Западном. До сих пор, когда идем в магазин, если кто скажет скабрезность в нашу сторону, жена меня хватает за руки и говорит: «Саша, только не трогай, ты можешь убить». Вряд ли, скорее могу покалечить. Но бог миловал — никого не калечил. Бывало, как посмотрю — так обычно и уходили претенденты.

А так, когда человек очень просит, почему не дать? Когда ну прямо просит-умоляет, ну почему не дать-то? Я в этом отношении не жадный, но вот жена постоянно просит: «Только не трогай никого».

«Я был центровым водителем»

Начал я работать на маршруте от стадиона «Локомотив» до площади Дзержинского — Комсомольская площадь, Сокольники, Преображенка. Народу много, приезжих, и в то же время маршрут красивый. Я там родился и вырос.

Потом уже в Шестом парке я работал на девятке — от Останкино до «Детского мира».

И бабушка у меня там жила, так что в этих местах я тоже рос, это тоже мой район.

Я вообще был центровым водителем. Красивые были маршруты: по всей Москве — это было изумительно.

Даже сейчас, если за руль сесть, проеду по любому маршруту. В ус не подую. Я большинство московских маршрутов помню. На одних ездил, а другие мы учили, и хоть редко, но попадали на них.

Водитель третьего класса сначала в течение трех месяцев должен был изучить маршруты своего парка. Как? Вот есть у тебя выходной, садись на тот маршрут, на другой. После этих трех месяцев меня могли послать на любой маршрут. Кто-то из водителей может опоздать, заболеть, и мы, дежурные водители, выходили. Чуть что — давай, Пятницкий, поехал. Я должен был все маршруты знать.

22-й маршрут, как сейчас помню, был кошмарный. Очень много народу. Он ходил от Измайлово до Комсомольской площади. Архимного было народу, но мы работали и не жаловались.

Я это все никогда не изучал. Достаточно было сделать один рейс-круг, и я его запоминал. В крайнем случае из пассажиров кого-нибудь позовешь, тебе всегда объяснят, куда ехать.

А потом уже, через пять-шесть лет работы, я должен был знать все маршруты Москвы. Конечно, на практике это почти невозможно, но у меня были разные случаи. От гостиницы «Останкино» посылали в Лужники, когда там кончалась какая-нибудь серьезная игра. Спросишь: «А как ехать?» — «Доберешься», — вот был один ответ.

В Шестом парке у меня был 42-й маршрут. Изумительнейший маршрут: Рижский вокзал, проспект Мира, Дзержинка, мы поднимались на Трубную площадь, вверх до Петровки, и до стадиона «Динамо». Час пятнадцать в одну сторону. Чем хорош длинный маршрут — это сменные пассажиры: зашел-вышел, зашел-вышел. Поэтому в часы пик не было обычно давки.

А потом, когда я перешел в Восьмой парк... Там директор раньше главным инженером в Шестом работал. «Восьмерка устроит?» Я говорю: «Вполне». Это Москворецкий рынок, по Варшавке и до зоопарка, по всему центру, мимо Кремля.

С Татьяной мы уже 40 лет вместе. У нас ребенок, и от первого брака у меня двое детей было. Дочка четыре года как умерла от рака крови. Сыну сейчас 51-й год пошел, а младшему 40 в этом году будет. Они очень дружны между собой, всегда жили хорошо, как два брата, без ссор, без конфликтов. Верховодит младший.

«Разогнался и развернулся прямо по Садовому кольцу»

Если помните, во дворе Музея революции на Тверской 21 (сейчас Музей современной истории) после путча долго стоял троллейбус, который ставили в качестве баррикады. Вторым должен был быть мой. Но я в тот день сдал его сменщику. Он рассказывал: «Развернули меня. Я еду по Садовому кольцу, впереди безобразие полное».

А он мужик хваткий. И что он сделал? Разогнался и развернулся прямо по Садовому кольцу в обратную сторону: «Плевал я, — говорит, — на эти штанги». За ним люди побежали, но он оторвался.

А за ним ехал такой же троллейбус, который потом оказался у Музея революции. Так что мог быть там мой троллейбус, но спасли его. Следующий подъехал к этой пробке и встал. А там уже как муравьи налетели, развернули его. Водитель ушел. Потом, когда все закончилось, буксиром его тащили.

Другой случай, когда был один из первых терактов, на Варшавке взорвали дома. А я в Восьмом парке работал на своей любимой линии — на 25-м маршруте. Это представьте себе, почти от метро «Варшавская» ехать на проспект Буденного, 45 минут от парка до конечной. Приезжаю в парк, мне говорят: «Ты как приехал?»

Оказалось, как я проехал развилку с Каширским шоссе, буквально через какие-то три-четыре минуты там рвануло. Последний, оказывается, ехал по Варшавскому шоссе, потом все перекрыли. Нормально добрался, и троллейбус был в порядке.

«Мы же здесь гуляли с бабушкой»

25-й маршрут когда в интернете показали, я в комментариях написал: «Знаете, а ведь это — маршрут моего детства». Я родился на Новой Басманной. В шесть лет меня оттуда увезли, и после этого мы жили в доме на Комсомольской, на месте которого стоит универмаг «Московский». Там в школу пошел, дальше жил на Ольховке. Это весь мой район.

Я по 25-му маршруту когда первые два рейса утром ездил — как в детство попадал. Прямо сердце заходилось. Господи, мы же здесь гуляли с бабушкой! А здесь с мамой... Два раза прокатишься в таком мечтательном состоянии, а потом народ пойдет, машины пойдут, и мечтать уже некогда.

На линию я выезжал первым, изредка — вторым. Пассажиры знали, что первый троллейбус поедет рано, и уже ждали. Чаще всего это были люди пожилые. Нет ни ревизоров, никого, и я мог останавливаться где угодно.

Я, например, выехав на Маросейку, вставал у «Площади Ногина» (сейчас «Китай-город») и ждал первый поезд из метро. Нагончик небольшой на маршруте у меня к тому моменту был, и он позволял встать, подождать. Люди меня знали. Зайдут, поздороваются, рассядутся, и мы дальше по маршруту едем.

«Машина может быть не в духе»

Утром, когда подходишь к троллейбусу и поднимаешься на подножку, в этот самый момент надо с ним поздороваться. Я всегда так делал. И если в салоне или ещё где-то раздастся звук, что-то звякнет, например, значит троллейбус ответил. И можно спокойно работать.

Но если поздоровался, а он промолчал, в ответ — тишина, значит надо держать ухо востро. Машина может быть не в духе и выкинуть любой фортель. Не обязательно такое случится, но в этот день надо быть особенно внимательным.

Все годы было ощущение, что мы с троллейбусом работаем в паре. У машины есть характер, я к ней прислушиваюсь.

У меня была сменщица — Людмила Павленко. И вот, в день, когда нам дали новую ЗИУ-10, мы поставили её на канаву. А за ней старенькую, чтобы удобней было переоборудовать.

Я смотрю в зеркало заднего вида на старую машину, и говорю Людмиле: «Не оборачивайся, не смотри». Она не послушала, обернулась, и... разрыдалась. Представьте, стоит старенькая машина сзади новой, и это для неё конец. Фары опущены, и весь вид такой печальный.

«Отец бомбил Берлин»

Я всегда любил ВДНХ. Из бабушкиного окна наблюдал, как поднимается обелиск — титановая ракета над Музеем космонавтики. Она была на шарнирах, и ее тянули, но очень-очень медленно. Со скоростью минутной стрелки.

Бабушка моя была очень эрудированная, прогрессивная женщина, заместитель главного редактора газеты «Гудок». Так что общество и компания у меня всегда были очень интересные, несмотря на профессию водителя троллейбуса.

Отец. Он у меня был умный дядька. Летчик. Бомбил Берлин. Остался в живых, имел серьезную контузию, после войны облетал всю Россию и Восточную Европу. Много подарков всегда привозил и маме, и мне.

Когда перестал летать, пошел на башенный кран. Говорил: «Все поближе к облакам». Образование у него техническое, так что он потом перешел работать на 45-й завод. Получил там серебряную медаль и премию за изобретение — ему удалось всех убедить, что лопатки реактивного двигателя должны быть проварены на 12 миллиметров. У американцев тогда было 11, а у наших — 3, и они разлетались.

Он привык, чтобы все было по-армейски, по полочкам. А я был мальчишкой, мне это не нравилось, и временами что-то с грохотом с полочек падало.

Ума мне вкладывать отец обычно брался ремнем. Так что хоть я его и уважал очень, но отношения были натянутые. Находит коса на камень — и ты хоть стой, хоть падай.

А захотелось мне купить магнитофон. И еще много чего захотелось. Я знал, что зарплату папа с мамой кладут в банку наверху буфета, но денег оттуда не брал. Наоборот, сам стал приносить и класть зарплату туда же. Для меня было важно начать зарабатывать самому.

Друзья мои — это было больше чем дворовое братство. Это родственники не у всех такие есть. Мы вместе были с детства, мама их всех лечила. Она детский врач, это был ее участок. И все ребята ушли до 50 лет — инсульт, инфаркт, инсульт, инфаркт. И у одного только — печень.

Конечно, могли позволить себе и выпить. Мы не были пуританами. И курить рано начали. Я-то уже не курю, и с алкоголем знакомство потеряно напрочь совершенно. Даже кефир не пью, потому что он имеет свойства брожения. А закурить иногда хочется.

«Знаете, что такое электробус? Инвалидная коляска»

Я хоть и шоферюга, матом не ругаюсь. Знаю, что русский язык у нас и без этого очень богат. Словом можно ударить сильнее, чем кулаком.

Я переписываюсь с людьми, которые живут за границей. Недавно из Италии снимок прислали с их троллейбусом. Изумительно выглядит!

Троллейбус — экологически чистый вид транспорта. Сеть кому-то помешала? Давайте тогда разбираться: а трамвайная сеть? Она никому не мешает? При том что люди по трамвайным путям проезжают, и у них колеса после этого отваливаются.

Кому-то понадобилось снять троллейбус. Что они себе вбили в голову? Зачем это нужно? Пустили электробус. Знаете, что это такое? Это инвалидная коляска. Там применяются серьезные аккумуляторы. Они очень тяжелые и ремонту не подлежат. Если такой выходит из строя, его утилизируют и сдают, а это требует больших трат.

И что будет? Я уже наперед знаю, что в каждом предприятии найдется какой-нибудь Эдисон, который скажет: «А я его буду ремонтировать». И премию за это получит.

Но они ремонту не подлежат. Значит, будет утечка этой гадости. Близко к аккумуляторному цеху не подойдешь. В лучшем случае их будут списывать и увозить. Утилизировать их по закону тоже дорого. Так что будут где-нибудь ссыпать, выкидывать.

Есть и другие соображения. В этом году зима была теплой, а я работал в зимы, когда было минус 38. Бортовые и центральные редукторы паяльными лампами прогревали, чтобы мы с места могли тронуться.

Если будет минус 25 градусов на улице, люди будут примерзать в электробусах к сидушке. Там стоит печь — дизельный котел. А что это такое? Экономия горюче-смазочных материалов. Кто у нас сейчас работает на маршрутах? В основном это подработчики — гастарбайтеры. Значит, они заинтересованы в каждой лишней копейке. И кто будет топить этот котел? На конечной станции, если будет знать, что проверка идет, водитель заранее включит, а как они уйдут — тут же выключит.

А пробки? Улицу Чернышевского, которая Покровка, когда 25-й маршрут обрезали, мы проходили за два-три часа. А у нас были провода, и печки работали. И усилители руля, и тяговый двигатель качал, двери открывались — все у нас работало. А как электробусу в пробке стоять? Там цепи такие, что аккумуляторы быстро сядут. Вот чем плох этот вид транспорта.