«Меня пугают обнаженные тела»

Страх, радость и мальчик

Я поступила в ГИТИС с третьего раза. Как так? В первый раз я поехала поступать сразу после школы и практически ничего о театре не знала. Я была такой... Что и сама бы себя никуда не взяла: я была совершенно неуверенной в себе девочкой с робким тихим голосом. Этаким олененком, попавшим в большой город. Вот на основном конкурсе и срезалась. Переживала очень сильно. Я вообще не представляла, что мне дальше делать, потому что ничего не умела. Слава богу, в родном Екатеринбурге меня взяли в мою школу вести группу продленного дня. С моим ростом и комплекцией среди старшеклассников я потерялась бы, а тут вокруг меня были малыши. Я придумывала им интересные задания, играла с ними. Я ведь сама в театральную студию ходила с первого класса, так что знала, как заниматься с ребятней. Эта студия имела для меня куда больше смысла, чем учеба в школе. Там было все: и страх, и радость, и мальчик, в которого я была влюблена. И еще я там набралась опыта, который после мне очень пригодился.

Крокодил, колготки и жертвы

Моим первым спектаклем стало, кажется, наблюдение за животными. Мне было то ли восемь, то ли девять лет, и я изображала обезьяну и крокодила. Этот спектакль мы даже показывали в Москве на выставке художника, о котором я сейчас только и могу вспомнить, что у него была запоминающаяся фамилия — Вишня. После, в Доме актера, я отдельно играла крокодила. Это было ужасно! Я была в зеленой водолазке и в зеленых колготках, которые с меня постоянно слезали. Я ползу, колготки ползут вслед за мной. Наверное, со стороны это выглядело очень смешно, но, знаете, внутри я чувствовала себя самым настоящим крокодилом, хищно высматривающим жертву! Покусала ли кого-нибудь? Слава богу, до этого дело не дошло. Но угрожающие взгляды я на людей постоянно кидала…

Кайф, зрители и похвала

Актерство — не совсем кайф, это другое. Радость! Радость от обмена энергией, которую чувствуешь, выходя на сцену. Радость от ощущения своей смелости, которой мне не всегда хватает в повседневной жизни. Радость от общения с людьми. Я же раньше была очень скромной и зажатой. И первое, о чем думала, выходя на сцену, — что обо мне думают зрители, что они от меня ждут и смогу ли я им это дать. Теперь я понимаю, что все не так страшно. Теперь я чувствую свою наполненность, смотрю зрителям в глаза и веду перед ними постоянную исповедь. В этом есть большая опасность — вспыхнуть и сгореть. Но пока я просто иду за своим сердцем.

При этом на сцене я не такая, как вне ее. Дома я больше человек в себе, самый настоящий интроверт. А театр помогает мне реализовать свои черты экстраверта. Не знаю, как бы я смогла существовать без этого: ведь профессия дает мне и силы, и смыслы. Похвала? Конечно, она важна! Что бы человек ни делал, ему всегда важен отклик, понимание, что его работа кому-то нужна. Другое дело, что на похвалу нельзя ориентироваться, вестись на нее, излишне обольщаться, тем более что я человек чувствительный и меня вообще легко сбить с толку. И тогда я могу остановиться. А останавливаться нельзя! Так что для меня, пожалуй, важнее похвалы вот что: то, что я люблю свою профессию, и то, что благодаря ей я могу кому-то помочь. Ведь искусство именно для этого и нужно, правда? Иначе какой во всем смысл? Тщеславие?

Бинош, Ленин и сны

Мне много раз говорили, что я похожа на знаменитую французскую актрису Жюльет Бинош. Но она така-а-а-ая женщина... А я пока только учусь ею быть. Зато, в отличие от Бинош, мне посчастливилось в спектакле Дмитрия Крымова «Горки-10» сыграть самого Ленина. Это была удивительная история! Представляете, однажды после репетиции я пришла в столовую, где рассказала своим ребятам о сне. Мне приснился Ленин! Он позвонил в дверь моей квартиры. Я открыла. Он стоял — невысокий, рыжий. «Ты не переживай, я ненадолго, — сказал он. — Просто посмотрю, как здесь теперь». И прошел на мой балкон... Я поведала об этом сне, и в тот же момент Крымов сказал, что уже утвердил меня на роль Владимира Ильича. Мистика!

Музыка, классики и эксперименты

Обожаю эксперименты, хотя в чем-то я слишком консервативна. Меня пугает человеческая чернота, желание показать на сцене убийства, обнаженные тела, разврат. Откуда у современных театральных режиссеров страсть экспериментировать с русской классикой? Знаете... Все люди живут в своем времени. Кто-то забегает вперед, кто-то отстает на десять лет, на пятьдесят, на сто. И кому-то из них те постановки, что делает Малый театр, очень нужны. Однако многим этого уже мало, они стремятся к новому, к экспериментам, но экспериментам не поверхностным, внешним, а глубинным... Надеюсь, и нам в «Муму» удалось найти глубину.

В этом спектакле я играю саму Муму. Она вроде бы ребенок, но ребенок очень сложный — знаете, бывают такие дети, напичканные знаниями, которые пришли к ним непонятно откуда. Эта Муму, она ведь еще и в театральной школе учится. Впрочем, она даже не Муму — ее зовут Маша. Она племянница актера, который пришел играть и оставил ее во дворе, а она случайно оказалась в театре…

В последнее время многие наши режиссеры ставят Островского и Тургенева. И это понятно, потому что они же как российские Шекспиры… Чехов? И Чехов — Шекспир. Но штука вот в чем: Островский и Тургенев — «бытовые» авторы только на первый взгляд. Начинаешь их разбирать и, господи, сколько там скрыто слоев! И еще — они очень близки именно нам, русским людям: в них мало чеховской «музыки», зато много конкретики. А сейчас, мне кажется, в России пришло время как раз-таки для конкретных разговоров.