«Мишка, не спи, простудишься!»: знаменитый театральный фотограф о Райкине, Дале, Козакове и других легендарных звездах

83-летний Михаил Михайлович Гутерман, заведующий фотоотделом журнала «Театральная жизнь», радуется. И есть чему: за минувшие несколько недель он получил Специальный приз организаторов Международного конкурса «Театр в фотообъективе 2021» и занял три вторых места на Международном конкурсе театральной фотографии THEATRE EXPOSED 2021 в номинациях «Портрет», «Ретро» и «Художественная фотография».

«Нормально, да?» — гордо спрашивает он. Хотя на самом деле это не нормально, а круто — особенно учитывая возраст дядя Миши, или МихМиха, как зовут его те, кто знает более-менее близко.

«Один приз достался мне за кадр из спектакля Владимира Мирзоева "Сон в летнюю ночь" театра им. Станиславского, — рассказывает Гутерман. — Второй — за фото актера Виктора Авилова в спектакле "Носороги" театра на Юго-Западе. А третий… Вот тут более интересная закавыка. Однажды, после спектакля "Шарашка" в Театре на Таганке, я случайно застал в кабинете у Юрия Любимова Александра Солженицына и стал их бешено снимать. А они не возражали, не позировали, а просто спокойно общались».

Так — «спокойно» — у Гутермана происходит практически все в жизни…

Родился Михаил Михайлович в 1937-м, но, говорит, что довоенное детство помнит неплохо: «Жил я на Кадашевской набережной — кинотеатр "Ударник", магазин, булочная неподалеку. Ничего особенного. И наш дом тоже ничего особенного из себя не представлял: два этажа, коммунальные квартиры. У нас там была 11-метровая угловая комнатка, где мы ютились втроем — папа, мама и я». А рядом — еще шесть или семь соседей. Но все было мирно, как-то уживались все без скандалов.

«Мама моя, — рассказывает Гутерман, — приехала в Москву в начале 30-х годов из Ростова, а в Ростов перебралась из Ружан — это такое местечко в Белоруссии было, — чтобы образование получить, поступить в университет».

Мамин план сработал. Да так, что в Москве она стала экономистом в Министерстве трудовых резервов, занимавшимся ремесленными училищами и техникумами. То есть была человеком светским. Что же до папы…

«Сам он из Одессы, но чем там занимался — никогда мне не рассказывал. В Москве же он работал директором стадиона на Красной Пресне. Я хорошо помню, как на этом стадионе катался на беговых коньках. А потом папа ушел на войну…»

Вернулся папа Михаила Михайловича домой в 1945 году: «Весь в орденах и вынужденный каждый день колоть самому себе инсулин: в боях под Малым Ярославцем взрывной волной его выбросило из танка, в который попал снаряд, папа сильно ударился спиной о землю и от этого у него, видимо, нарушился обмен веществ. Он стал есть очень много сладкого, а потом выяснилось, что у него диабет».

И про эвакуацию Михаил Михайлович вспоминает: как его мама в Екатеринбург отвезла, который тогда Свердловском назывался, как оставила там у своей подруги Лены, а сама в Москву вернулась. Как эта Лена за ним, малышом, ухаживала. Как скучал без родителей, от которых на память у него оставались только две маленькие игрушечные лошадки. И как снова увидел маму только в 1944-м, когда Лена привезла его домой.

В 1957-м он без всяких проблем поступил в Московский институт химического машиностроения. Правда, честно признается, сочинение списал. Работал инженером-теплоэнергетиком, проектировщиком каких-то сушильных машин и печей, но довольно быстро понял, что сильно ошибся с выбором специальности. И вдруг — раз! —переменил свою жизнь.

«Вышло это совершенно случайно, — рассказывает он. — Началось с того, что кто-то подарил мне мой первый фотоаппарат — "Зенит-В". Кто его мне подарил, зачем, по какому поводу — я, к своему стыду, не помню совершенно. Им было хорошо еще и орехи колоть благодаря металлическому корпусу. И я начал снимать какую-то ерунду: например, зоопарк, очередь за святой водой в Сергиевом Посаде, разные сюжеты в Мцхета — скажем, на переднем плане стоит священник с фибровым чемоданчиком, а на заднем — две девушки в коротких юбках».

Хобби мало того что увлекло, так еще и довело до работы фотографом в пресс-центре Госстандарта.

«Но однажды зимой передо мной поскользнулся и упал человек. Это случилось на Тверском бульваре, метрах в ста от Театра им. Пушкина. Я помог ему встать. Мы познакомились. Оказалось, что он режиссер одного из московских народных театров, идущий в Театр на Малой Бронной. И я пошел вместе с ним…»

На Малой Бронной Михаил Михайлович и познакомился со знаменитым актером Львом Дуровым.

«И понеслось! Я начал снимать театр — репетиции, спектакли. Поначалу на меня смотрели с большим удивлением — скажем, Леонид Броневой, когда я начал снимать, как он переодевается перед выходом на сцену; Алексей Петренко; Михаил Козаков, когда я наставил на него объектив в гримуборной. Обид, впрочем, не было никаких. Вот доказательство: в начале 80-х еженедельник "Неделя" предложил мне сделать фотоочерк "Один день с Михаилом Козаковым", и я снимал его на студии Мосфильм, потом в ГИТИСе, где он преподавал, потом в бассейне "Чайка", а вечером — в театре на Малой Бронной в спектакле "Месяц в деревне". Мы меняли такси, где-то обедали… А в 1985-м, в музее им. Ермоловой, Козаков открывал мою выставку "Олег Даль"…»

В 60-х годах, вспоминает Михаил Михайлович, волею судеб он попал в Институт технической информации и классификации кодирования и стал работать в области информатики. А институт этот располагался аккурат возле Театра на Малой Бронной, на улице Щусева.

«И я стал бегать снимать дневные репетиции Эфроса, благодаря чему у меня теперь есть совершенно потрясающий архив. А еще там со мной вот какая история приключилась... В зале этого театра есть ниша — в правой стене, около четвертого или пятого ряда. Из этой выемки я все и снимал. И вот однажды шел спектакль "Равняется четырем Франциям". Я снимаю, а мимо меня бежит Лева Дуров в образе — со сцены в боковой проход. За ним следовал луч софита, который на какой-то миг осветил и меня. Свет был таким ярким, что я прикрыл глаза, на что Дуров крикнул: "Мишка, не спи, простудишься!" Публика вокруг хохотала, а я тогда понял, что в театре меня приняли окончательно».

В 1977-м у Михаила Гутермана случилась первая в жизни публикация: газета «Вечерняя Москва» взяла его фотографию со спектакля «Виват, королева, виват!» с Татьяной Дорониной и Евгением Лазаревым.

Истории? Нет, утверждает Гутерман, никаких историй за этими снимками нет. «На всех своих мастер-классах я объясняю, что театральный фотограф не должен впитывать в себя то, что видит, не должен сопереживать, плакать и смеяться, потому что у него совсем другая задача: снять необычный интересный сюжет».

Но о том, как снимал и снимает известных актеров, вспоминает с удовольствием. «Я, — говорит он, — пропагандист репортажного портрета, поэтому не люблю, когда актеры смотрят в объектив. Хотя избежать этого не всегда удается: у меня есть вот такой "смотрящий" портрет Элины Быстрицкой, Марка Розовского. Но, скажем, мои фотографии Аркадия Райкина я считаю более удачными. Сделал я их, работая внештатником в газете "Советская торговля", которая послала меня поснимать известный в то время салон "Чародейка" на Калининском проспекте. Там я и застал Райкина в кресле у парикмахера. Он меня видел, но к съемке отнесся совершенно спокойно, не обращая на меня никакого внимания».

А вот с Олегом Далем вышел у Гутермана случай посерьезней: «Он же был очень непростым по характеру человеком… Я увидел его в Театре на Бронной и с подкупающей наглостью — хоть и понимал, что, скорее всего, буду послан — подошел и спросил: "Можно я вас поснимаю?" Он был очень удивлен, стал внимательно меня рассматривать, от него повеяло холодом и высокомерием, но сказал: "Пойдемте". И мы пошли в репетиционный зал. В репзале он спросил: "Как вам наш «Месяц»?" Премьера спектакля "Месяц в деревне" только что отгремела с шумным успехом. "Я дилетант, — сказал я ему, — но музыка Моцарта потрясающе наложилась на каждую мизансцену, особенно где вы с Леной Кореневой". Олег растаял, я увидел другого Даля. Он стал шутить, заулыбался, стал доброжелательным и немного смущенным. А я в это время его снимал».

Но именно профессиональным фотографом он стал в 1992 году.

«Я тогда сидел дома, уволившись со всех своих работ и подработок, и совершенно не понимал, что мне делать дальше, хотя к этому времени уже была куча публикаций и обложек в журнале "Театральная жизнь" и в разных газетах. И вдруг 17 февраля раздается звонок. Известнейший театральный фотограф Александр Иванишин, мой кумир, сказал, что в "Театральной жизни" есть вакансия фотографа, а у меня есть полчаса на раздумья. И через 40 минут я уже подписал все необходимые бумаги».

На первой обложке, которую он сделал, уже будучи сотрудником этого издания, был актер Николай Караченцов…

«Я повез с собой три штатива, кофр с аппаратурой, можете себе представить! Все расставил в репзале, навесил светильники, попросил закрыть шторами окно, сделал пробные кадры, отловив какую-то костюмершу, а Караченцова все нет. Он опоздал на 40 минут, потому что по дороге в театр в его машину кто-то въехал. Представляете, в каком Николай Петрович был настроении? Но я стал его крутить-вертеть, он постепенно отошел — и все получилось!».

Провалы, впрочем, были тоже.

«Я до сих пор жалею, — вспоминает фотограф, — что однажды, застав на той же Бронной сидящего на служебном входе Андрея Миронова, не сделал его снимки. Просто поздоровался и прошел мимо. Это было очень непрофессионально с моей стороны».

Не жалел ли когда-нибудь о таком повороте своей жизни? «Нет, — говорит, — ни разу! Я был счастлив, как ребенок! Счастлив, что прожил этот отрезок жизни так, что мне есть что вспомнить. Я получал разные премии, я почетный работник культуры города Москвы, я включен в "Театральную энциклопедию", у меня море публикаций, меня знают… Представить только — я снимаю театр с 1975 года!»

Сколько спектаклей он снял за 40 лет в профессии, Михаил Михайлович не знает. Говорит, что никогда не считал. Но уверенно перечисляет те, съемками которых особенно гордится: «Отелло» и «Месяц в деревне» Анатолия Эфроса, «Сон в летнюю ночь» Владимира Мирзоева, многие спектакли Петра Фоменко, «Гамлет» и «Чайку» Эймунтаса Някрошюса.

«И, конечно, съемкой самого Эфроса, — добавляет Михаил Михайлович. — С ним работалось просто чудесно, потому что Анатолий Васильевич был человеком доброжелательным, интеллигентным и тактичным. Он даже замечания умел делать в очень необидной форме… Кстати, знаете, как меня приняли в Союз театральных деятелей? О-о-о, сейчас расскажу! На последней комиссии какая-то женщина сказала: "Мы же не резиновые, пусть в Союзе журналистов состоит, зачем ему к нам!" А знаменитый актер Михаил Ульянов встал и показал ей рукой на висящий на стене мой портрет Эфроса. И все тут же решилось в мою пользу».

Не надоел ли ему за столько лет театр? «Нет! — хохочет Гутерман. — Это же как наркотик. Из-за пандемии и возраста я не снимаю уже шесть месяцев и буквально не нахожу себе места, я буквально выбит из жизни. Так что с нетерпением жду осени, когда, надеюсь, можно будет уже перестать бояться за свое здоровье».