Как в Москве с 1920-х сохранился французский театр

В Москве уже 76 лет работает Theatre de Langue Francaise — Театр на французском языке. На самом деле, он еще старше: его основательница Александра Орановская начала заниматься с детьми почти сразу после окончания гражданской войны. Просто в 1939 году театр получил официальный статус и благословение Ромена Роллана.

Сейчас детской группы в театре нет — занятия со взрослыми и подростками ведут Елена Орановская (перешагнувшая в девятый десяток дочь Александры — почтенная дама с согбенной спиной, абсолютной памятью, гордой повадкой и идеальным французским произношением) и режиссер Иосиф Нагле. Театр репетирует в бывшем Доме учителя на Пушечной. Реорганизация Дома в процессе, и пока непонятно, где будет постоянная сценическая площадка TLF — сейчас театр играет в библиотеках и кафе. МОСЛЕНТА расспросила педагога и режиссера о том, что такое TLF, как он возник и для чего предназначен.

— Елена Георгиевна, как вышло, что ваша мама основала этот театр?

Она училась во Франции. Задолго до революции ее мама, моя бабушка, овдовела и решила отправиться в Париж, чтобы дети (их было пятеро, четыре девочки, один мальчик) выучили французский и затем могли преподавать его в России, тем зарабатывая на жизнь.

Моей маме тогда был всего один год. В Париже она окончила школу, посещала бесплатный народный университет и окончила бухгалтерские курсы. А еще она ходила на актерские курсы — обожала театр, каждый вечер пропадала на галерке, а в воскресенье — даже два раза в день. После начала Первой мировой войны семья вернулась в Россию. Во время революции мама познакомилась с военным, вышла за него замуж и вместе с ним отправилась на войну.

Красная армия, Северный фронт... Он был военный инженер-электрик, они шли вслед за боевыми частями, восстанавливали мосты и коммуникации. Ей тогда очень пригодились бухгалтерские курсы — пришлось быть и счетоводом, и делопроизводителем. Бывало, они приходили в какую-нибудь деревню, там в избе мама ставила три стола, таблички «бухгалтер», «счетовод» и «делопроизводитель» — и бегала между этими столами туда-сюда.

А после гражданской войны они поселились в Леонтьевском переулке (потом это была улица Станиславского, но сейчас опять переименовали в Леонтьевский). По какому-то странному совпадению раньше в том доме была гостиница «Малый Париж». Длиннющие коридоры, в каждой комнате семья, а комнаты небольшие. И если у семьи пять детей, то люди спали и на столе, и под столом. Словом, дом был как пчелиный улей. А в школе напротив преподавали французский язык. И дети за консультацией бегали к моей маме. И она подумала — раз они учат французский, почему бы с ними не поставить маленькие сценки? И они стали ставить басни Лафонтена, читали стихи на французском языке.

Потом этот кружок, уже довольно хорошо знающий язык, перебрался в Библиотеку иностранной литературы, ею тогда руководила Маргарита Рудомино. Размещалась библиотека в той маленькой церквушке, что стоит рядом с памятником Долгорукому (ну, тогда его еще не было). Так в 1939 году закончился «домашний» период нашего театра и начался «официальный».

— Работал ли театр в войну?

Когда началась война, все наши Сирано и все гвардейцы отправились на фронт (сейчас все наши ветераны, к сожалению, уже на том свете). Но нас взял на вооружение Военный институт иностранных языков — мы занимались со студентами внеаудиторной работой. Ставили спектакли на французском языке — «Севильский цирюльник», «Женитьбу Фигаро», отрывки из Мольера. После окончания войны институт расформировали, это, конечно, было очень некстати. Потом его опять создали, но мы вернулись в библиотеку, а когда в 1954 году открылся Дом учителя, мы обосновались здесь.

(В этом году появился на свет нынешний худрук и главный режиссер театра — прим. МОСЛЕНТЫ).

— Иосиф Львович, а как вы попали в этот театр? Понимали ли вы, когда пришли, что это ваша судьба на много лет?

Нет, в тот момент я жил только сегодняшним днем. Я тогда год как закончил режиссерский, у меня был момент кризиса (так совпало — и тяжелая болезнь, и неудачный спектакль) и я думал, что театр — не моя профессия. Работал экспедитором военной строительной организации. Но позвонил руководитель моего курса Борис Ефимович Щедрин и попросил его выручить. По тогдашнему законодательству преподаватель имел право работать в трех местах, у Щедрина одним из этих мест был TLF.

«Главным» его местом работы был Театр имени Моссовета и еще он преподавал в Институте культуры, где я и учился. Но тут режиссер Театра Моссовета Павел Хомский попросил Щедрина взять его курс в ГИТИСе (он погряз в театре совершенно) — и выяснилось, что с TLF надо расставаться. Борис Ефимович предложил мне работать здесь вместо него, а когда мастер просит, отказаться невозможно. Получилось так, что мне подарили театр. С тех пор я здесь и работаю.

— Елена Георгиевна, любого ли человека можно научить говорить по-французски?

Да, несомненно. Конечно, есть люди более способные к языкам, как говорят французы, «лингвистическая шишка», есть менее способные. Везде нужен талант. Но все-таки на бытовом уровне можно научить каждого.

— Когда к вам приходит человек на занятие, вы можете с первого взгляда понять — пойдет у него или нет?

Нет, с первого момента я, конечно, не могу этого определить. Для этого нужно время.

— Иосиф Львович, занятия в TLF абсолютно бесплатны. Вы принимаете всех желающих или все же есть отбор?

Какое-то время мы принимали вообще всех, сейчас все-таки должен быть какой-то минимальный уровень — это умение достаточно свободно читать текст с листа. Что касается актерских данных, Елена Георгиевна справедливо сказала, что в любой деятельности, которая требует каких-то данных, эти данные сразу увидеть невозможно. Можно жестоко ошибиться, что мы знаем по многим нашим великим актерам, которые по много раз поступали, которых никуда не принимали. С этой точки зрения у меня нет ограничений. Ограничения возникают в ходе работы, порой этического порядка. Это сложная проблема. Никто не придумал, как бороться, если кто-то тянет одеяло на себя. Но у нас если и случались такие проявления, то они довольно быстро самим коллективом растворялись — человек менялся или уходил.

— Елена Георгиевна, а вы как зритель часто ходили в театр? Если да, то какой из них вам более всего нравился?

Конечно, ходила. У нашей семьи были всякие знакомства, но главное — знакомство с семьей Станиславского. Благодаря ему я пересмотрела весь репертуар МХАТа. Это было такое счастье, просто незабываемое.

— Иосиф Львович, когда вы ставите спектакль, вы ориентируетесь на отечественную традицию (как бы разнообразна она ни была) или, скажем, на Comedie Francaise?

На русскую, конечно. Я учился в русском театральном вузе, естественно, я больше опираюсь на традицию отечественного театра. Другое дело, что современный театр вобрал в себя настолько много самых разных элементов — и элементы эпического театра, и элементы театра жестокости, и элементы японских театров Но и Кабуки. На сцене Художественного театра времен Константина Сергеевича и Владимира Ивановича невозможно представить себе такую меру условности, когда на сцене минимальное количество предметов и они максимально обыгрываются в пустом пространстве — к чему, в общем-то, тяготеет и мой театр. Из современной эстетики ушла та бытовщина. Тогда не было такого вольного обращения с «четвертой стеной», когда она перестала быть стеной, она стала живым существом. Вот она разделяет зрителя и актера, а вот становится полупрозрачной, а вот пространство становится общим, что особенно ярко выразилось в спектакле «Оркестр» по Жану Аную, где действие происходит в кафе. И мы недавно сыграли его в реальном кафе — там пространство стало абсолютно общим.

— Как часто у вас бывают премьеры?

Если в обычном театре, даже любительском, за сезон можно поставить один, два или даже три спектакля, то у нас спектакль делается несколько сезонов. Это понятно — усвоение текста, присвоение текста происходит гораздо медленнее, когда язык неродной. А пока спектакль не родится сам по себе, пока я не увижу, что он живет и дышит, я его не выпускаю на сцену, да и актеры сами чувствуют, что еще рано. Бывает, что три-четыре года репетируется один и тот же материал и случается, что люди уходят. Остаются только те, кто, как говорил Станиславский, любят искусство в себе, а не себя в искусстве.

— Отчего в любительских театрах всегда не хватает актеров-мужчин?

Это давно известно: женщины более социально активны, не только в нашей стране, но и во всем мире. Нет движения маскулинистов — есть движение феминисток. Это естественный социально-исторический процесс. Неравенство женщины в мужском мире — это пружина, которая сжималась много веков и вот она пошла разжиматься. Хотя мир до сих пор все еще мужской по сути (финансы, власть в руках у мужчин), но и этому придет конец — мы идем к матриархату.

— Елена Георгиевна, важно ли вам, как ваши ученики будут использовать язык?

Конечно, хотелось бы, чтобы они использовали его в профессии. Мы много работаем, ставим произношение, наши ученики едут за границу (на симпозиумы, например) и нам за них не стыдно. Язык очень важен и для чиновников. В 1947 году в Париже мой муж принимал участие во Всемирном почтовом конгрессе — они там заседали целый месяц по всяким вопросам. Председатель тогда ему сказал: если бы все говорили как вы — мы бы достигли гораздо большего.

Анна Гордеева