Город здесь и там

Художница Катрин Ненашева, известная в столице своими акциями и перфомансами, завершила проект «Между здесь и там»: 23 дня акционистка ходила по Москве в очках виртуальной реальности, непрерывно всматриваясь в фотографии из городских психоневрологических интернатов (ПНИ).

Художница уже почти год посещает один из московских ПНИ в качестве волонтера. Почти год она общается и проводит занятия с изолированными от открытой городской среды людьми, через Skype, показывает им Москву, которую некоторые видели только десятилетия назад. Своим перфомансом она пыталась передать состояние тамошних «постояльцев»: кто-то десятилетиями не выходит в город, а кто-то пару раз в год гуляет по Москве , но только с сопровождающим, единицы — пробуют адаптироваться. И далеко не у всех получается.

Уже в первый день Катрин сделала запись в своем блоге: «Тысячи голосов под ногами и над головой. Где-то гудит вертолет. Тело не ищет опоры больше после того, как я наконец упала и почувствовала бордюр. Земля. Твердь. Шершавое и тяжелое. Голова и туловище снова идут вкруг — по интернатовскому саду на панорамном видео».

Всего в России насчитывается 514 ПНИ, где постоянно проживают около 150 тысяч человек, еще около 10 тысяч россиян стоят на очереди в эти учреждения. О реформе таких закрытых учреждений в России заговорили еще летом 2016 года: тогда планировалось упростить систему посещений для родственников, ускорить процесс выхода для постояльцев, имеющих собственное жилье, а также обсудить тему совместного размещения ранее не судимых жильцов с бывшими заключенными. Но сейчас эта тема как маленькая рыбка, нырнувшая поглубже, — потерялсь в гигантском информационом океане.

МОСЛЕНТА решила попробовать заставить ее снова мелькать на поверхности и побеседовала с Катрин о ее последней акции, московской системе ПНИ и изолированности городских пространств.

Там

— Прежде, чем мы перейдем к обсуждению акции, расскажи о тех, кто обычно находится в городских психоневрологических интернатах.

Многие люди из наших ПНИ выросли в детских домах, а потом попали в интернаты.

Там находятся и 18-летние, и пожилые, люди с разными диагнозами. Все в общих палатах. При хотя бы каком-то сопровождении многие из них могли бы жить в городе, устроиться на работу, ведь даже в интернате есть люди, которые там и трудятся. Но ПНИ — это закрытая реальность.

— Ты регулярно попадаешь в эту закрытую реальность в течение года. По твоим наблюдениям, люди из интернатов много знают о городе?

Однажды мы делали в ПНИ фотолабораторию, где обменивались снимками из разных пространств — из интерната и города. Поразительно, но люди там практически ничего не знают о происходящем за стеной. А мои коммуникации с людьми в рамках акции «Между здесь и там» показали: о ПНИ знают примерно два человека из десяти.

У людей из открытого пространства часто есть только стигматизация людей с особенностями. Говорят, что это психи или те, кого надо изолировать. Но попасть в ПНИ просто — надо только юридически лишиться дееспособности. Сейчас некоторые юристы отлично на этом зарабатывают. А интернаты остаются одними из самых закрытых учреждений. Плюс — тотальное невнимание к теме и просто неинформированность общества.

— Как бы ты могла описать городской психоневрологический интернат?

Интернат — это одно из мест, где рождается беспомощность.

Жители ПНИ оказываются в отдельном врачебном государстве.

Большой вопрос, как будут здесь, в нашем мире, воспринимать тех, кто сейчас живет там, и как они там из-за изоляции будут воспринимать людей и пространство здесь. В московском интернате, куда я хожу, за 10 лет дееспособность восстановили трое, но это ведь только одно учреждение и до реформы.

На границе

— В рамках акции «Между здесь и там» ты с 12 июня по 7 июля перемещалась по Москве в очках виртуальной реальности. Это делалось ежедневно и без перерывов?

Проект не прерывался ни на один день.Планировала проходить так семь дней, но поняла, что с очками как с объектом перформанса нужно будет работать дольше. В них у меня проецировались панорамные изображения из интернатов, иногда я не снимала их даже дома.

Локации, в которых я перемещалась, назвали мне несоколько жителей ПНИ. Эти места были связаны с московскими достопримечательностями, названий улиц они почти не знают. Если кто-то и знает город, то только по новостям. В интернатах очень много орущих отовсюду телевизоров.

— Что происходило с тобой?

Я изолировала себя визуально, чтобы показать — сложности с соблюдением прав людей из ПНИ и возможностью выходить в город есть. Дальше начала исследовать, что происходит с человеком, который в силу своих особенностей или жизненных обстоятельств живет в условиях изоляции, что происходит с его восприятием, телом, отношением с пространством, как мы изолируем сами себя и способны ли к коммуникации при этом.

— Ты обращалась к людям на улицах? Как они тебя воспринимали, может, помогали ориентироваться?

У меня было несколько дней, когда люди воспринимали меня как объект.

Это одна из групп. Была группа, которая пыталась управлять моими действиями, люди шутили надо мной, говорили, что впереди стена. Интересная ситуация: в это время ты и так абсолютно беспомощен, доверяешь людям траекторию своего движения. Была группа, которая просто меня обсуждала. В один из дней я просила о помощи. Когда это было в метро, ко мне быстро подошел молодой человек. Оказалось, что он волонтер. На другой станции двое мужчин предложили помощь сами.

— Как ты вела себя?

Иногда ходила по кругу, а люди просто отходили в сторону. Ребята, которые меня фотографировали, заметили: «Классно, когда ты в час пик оказываешься одна». Вроде людей много, но при этом никого рядом нет. Я протягивала руки в разные стороны, слышала людей, но чувствовала одиночество и беспомощность. Говорили потом, что люди меня видели, но отходили. Тогда я не могла понять, как это — быть в живом пространстве и в пустоте одновременно.

Еще постоянно пыталась искать опору. Люди, которые живут в интернатах, часто ходят по стеночке, для них даже есть специальные пандусы, хотя физически они могут ровно идти. Я тоже искала опору в городе. Когда совсем не могла сделать шаг, просила, чтобы меня направили.

—Городская среда — это множество форм. Как ты чувствовала себя среди них, особенно часто передвигаясь на ощупь?

Многие из этих форм говорят об ограничении и запрете. Заборы, строительные материалы, щебень, камни и доски под ногами. Городское пространство само еще ярче обозначало границы и пограничности.

До акции мы выходили с ребятами из ПНИ в музей на триеннале современного искусства. Там молодой человек Саша подошел к золотой фигуре работы Осмоловского, и ему захотелось потрогать инсталляцию, и нас пропросили не делать этого. Для Саши ситуация была шоковой, он начал спрашивать, почему нельзя взаимодействовать. Мы тогда с ним устроили акцию «трогай все». От такого троганья ничего страшного не произошло. Это к разговору об изоляции. В городе было то же самое: что-то должно было оставаться неприкосновенным без понятных причин.

—Каким был твой самый негативный опыт?

Самый агрессивный опыт был на 4-й день. У меня была цель проехать круг по МЦК, но в какой-то момент я просто не смогла двигаться. В вагоне случайно коснулась нескольких людей, и на меня очень агрессивно отреагировали, некоторые задевали и жестами пытались дать понять, что касаться их не нужно. Люди были не готовы даже к минимальному контакту. Я не проехала и половины кольца.

Многие из них с интересом рассматривали фотографии из ПНИ, спрашивали о месте. Но только 10-15 человек из 80-ти были положительно настроены с самого начала беседы.

—В одно время с тобой похожую акцию проводила художница-акционистка в Минске. Вы говорили о своих ощущениях от городских пространств и восприятии таких акций людьми из разных городов?

Да, белорусская художница Дина Жук предвигалась в очках виртуальной реальности в день независимости Белоруссии — 3 июля. Она сильнее почувствовала городскую изоляцию. На Дину реагировали довольно опосредованно, не хотели ее замечать и говорили, что в реальности и так много неприятных вещей.

—Как ты считаешь, пространство нашего города позволяет художнику говорить свободно?

Улица в любом случае дает ресурс работы в открытом пространстве, работы художника с реакцией и так далее. Но в Москве мало живых открытых перформансов на улицах. Город агрессивен, люди достаточно агрессивны.

Здесь

—Ты бываешь в ПНИ уже около года. Как считаешь, могут люди из открытого городского пространства как-то помочь живущим в интернатах в части адаптации?

Должно быть больше людей, которые приходили бы в интернаты и просто рассказывали о том, чем они занимаются и как живут. Людей из интерната не нужно бояться, можно общаться с ними через меня и других волонтеров. Мы предлагаем разные формы взаимодействия: через Skype, через агентсво межтуризма, игры. Например, психо-сквош через стену ПНИ — иногда это даже больше влияет на тех, кто живет в открытом городском пространстве.

—Поделись своим опытом взаимодействия с такими людьми.

У многих из них нет представления о собственной идентичности, даже характере. Есть обычные представления — плохой, хороший. Однажды мы с волонтерами дали текстовые описания тех, кто находится в ПНИ. После я попросила случайных людей сделать фотороботы по описаниям. Мы принесли их в интернат, чтобы стало понятно — люди могут точно представить живущих там пациентов.

Были встречи, на которых мы использовали шлем виртуальной реальности. Для тех, кто не был в городе годами, это отличная возможность оказаться там. Одна из женщин тогда первый раз увидела метро. Когда я в первый раз привезла очки, несколько девушек просто обняли и поцеловали меня. Просто они очень открытые и честные люди.

—Сейчас вы с волонтерами запустили проект «Межтуризм» — межпространственные путешествия вглубь города и себя. Люди, живущие в ПНИ, составляют маршрут по Москве, ориентируясь на воспоминания, а после по этому пути проходит любой человек. Для чего, как тебе видится, нужно такое взаимодействие человека из ПНИ с тем, кто свободно перемещается в городе?

Например, Сергей из интерната с 1984 года не был в Москве. Вчера он рассказывал, как когда-то гулял по Есенинскому бульвару в Кузьминках и пытался первый раз познакомиться с девушкой, у которой была собачка. После у него уже не было возможности завести такое знакомство. А вчера мы с туристом ходили по Кузьминкам и знакомились с девушкой с собачкой. Сергей все это время был с нами на связи через Skype. Еще он помнил, что у памятника Есенину собирались и читали стихи, и мы были у этого памятника.

За всю жизнь Сергей успел подружиться только в подростковом возрасте. Потом он разорвал свой комсомольский билет, и началась история с психиатрическим лечением. Вчера мы по видеосвязи ходили домой к его другу. Таким образом мы и нашему туристу рассказываем о городе через человеческую историю. Так что этот опыт будет полезен не только людям из ПНИ.