«Наряд приезжал, а у нас — шум, гам, портвейн». Квартирники, милиция и цензура глазами знаменитого рок-музыканта
«На пластинках было написано “Жуки” и “Катящиеся камни”»
Все началось с итальянских опер и французского шансона. Мой папа очень любил Монтеверди, Пуччини, Россини, Верди и т.д. В доме было множество пластинок с записями опер. К тому же родители долгое время работали в Северной Африке, в бывших французских колониях, так что с детства я слушал Жака Бреля, Шарля Азнавура, Мирей Матье и других шансонье.
Но однажды мне в руки попалась кассета, на которой было всего четыре песни Beatles. С этого все началось. Мы увлеклись этой музыкой и один наш школьный товарищ, Саша Тихов, исправно поставлял нам новинки рок-н-ролла. Он потом стал одним из организаторов и вдохновителем филофонического клуба на «Горбушке». Так рок-н-ролл и пришел в мою жизнь.
Нельзя сказать, что рок был антиобщественной музыкой, но его не популяризировали и особо не поощряли.
Временами появлялись песенки зарубежной эстрады на гибких пластинках. К примеру, в журнале «Музыкальная жизнь» в виде вкладыша можно было найти записи Beatles и Rolling Stones. Тогда их названия переводили на русский язык, так что на пластинках было написано «Жуки» и «Катящиеся камни».
Как-то приятель принес мне такую пластинку, свёрнутую, как солдатское письмо — треугольничком. Мы ее отгладили и потом вдохновенно слушали.
Группа The Beatles
© Фото: Michael Webb / Getty Images
«Это был грамотный педагогический ход»
Сначала в нашей школе было всего несколько человек, увлеченных рок-н-роллом. А потом случился бум — буквально в каждом подъезде появилось по две-три рок-группы, которые пытались что-то играть. Мы мастерили самопальные гитары, усилители, звукосниматели. Постоянно что-то паяли. В общем, все в то время делалось с помощью пилы, паяльника и энтузиазма.
Директор 167-й школы, где мы учились, был человеком прогрессивным и дальновидным. Он быстро понял: от этой музыкальной волны деваться некуда — и купил нам аппаратуру. Это было невероятное счастье. Аппаратура была советская — если не изменяет память, «Электрон-10» и какие-то барабаны завода «Энгельс», которые совершенно не звучали, но нам было все равно. И мы начали репетировать тяжелый рок с Black Sabbath во главе.
А еще у нас была очень компанейская учительница английского языка Наталья Борисовна. Она тоже быстро поняла, как использовать наше увлечение в своих целях. И мы стали приносить на уроки пластинки Doors, Led Zeppelin, Bob Dylan, Jimi Hendrix — слушать их и переводить.
«Песня товарища Чака Берри, борца с расизмом в США»
Рок-н-ролл проник в школу, и у нас стали проводиться какие-то школьные концерты, фестивали, вечера. К нам приезжали выступать известные тогда московские группы «Рубиновая атака», «Черная карусель», и мы тоже понемногу стали вылезать на сцену. Так пришла первая популярность местного масштаба. Тогда-то у меня и появилась первая группа «Черные пятна».
Вообще все мои докрематорские коллективы были абсолютно англоязычными. У меня не было и мысли, что можно петь рок на русском языке.
Первой песней, которую мы разучили и сыграли на школьном вечере, была легендарная Johnny B. Goode Чака Берри. Но просто так ее исполнить было нельзя. Композиция нуждалась в представлении, чтобы директору и учителям было спокойнее. Ну, мы ее и представили: «Песня товарища Чака Берри, борца с расизмом в США».
Чак Берри
© Фото: Don Paulsen / Michael Ochs Archives / Getty Images
«Гитары подключали к радиолам, барабанщики стучали по коробкам»
Вся отечественная рок-н-ролльная каша начинала вариться в обычных квартирах. Мы постоянно собирались на какие-то тусовки, и чаще всего они проходили за прослушиванием пластинок.
У меня было много знакомых, которые пытались в то время создавать ансамбли. Репетировали мы тоже по домам. Самодельные гитары подключали к радиолам, барабанщики стучали по коробкам. Таким был первый этап, если хотите, становления московского рок-н-ролла.
Потом фортуна подсунула нам еще один подарок. У нашего гитариста группы «Атмосферное давление» Женьки Хомякова брат работал на ТЭЦ на Бережковской набережной. Он сделал нам нужную справку, и мы получили доступ в местный ДК, где не только репетировали целый год, но успели еще и записать магнитоальбом «Реквием для сумасшедших» — для 1978 года событие новаторское.
Сейчас, когда я проезжаю по Бережковской набережной и вижу трубы ТЭЦ, каждый раз вспоминаю, как шикарно мы там проводили время. Нечасто, но все же туда можно было даже местных девочек пригласить на репетицию с танцами и шампанским.
Но шикарные условия закончились, и все вернулось в квартиры.
«Люди захлопали, а я понял, чем надо заняться»
Тогда же и у общества созрел интерес к новой музыке. Появились и группы, поющие на русском. Мы с удовольствием ходили на концерты «Машины времени», «Воскресенья» и других команд. Они вдохновляли последовать их примеру, но мне упорно не хотелось создавать русскоязычный коллектив.
Как-то раз я был в Красногорске. Кажется, это был день рождения какой-то девочки. И вот там я услышал три песенки Майка Науменко из группы «Зоопарк». Наверное, этот момент и стал поворотным. Я тогда подумал: а что если действительно попробовать сочинить что-то по-русски?
У меня стали появляться первые тексты, а самой первой песней стали «Крылатые слоны». И вот я спел ее со стеснением, в гостях очередных, люди вокруг захлопали, и я понял, чем мне теперь надо заняться.
Все это совпало с появлением домашних, квартирных концертов — квартирников.
Лидер группы «Зоопарк» Майк Науменко, 1987 год
© Фото: Михаил Макаренко / РИА Новости
«Атмосфера была теплая, а местами даже восхитительная»
Между тем временем и сегодняшним днем есть огромная разница. Можно сказать, что тогда слушатель настойчиво искал исполнителя, а сейчас все ровно наоборот. Надо еще найти своего слушателя, особенно если ты начинающий музыкант.
Когда понеслась волна квартирников, город для нас преобразился. География этих концертов была огромна. Вся Москва состояла из каких-то точек, куда можно было попасть только с помощью сталкеров — тайных проводников на подпольные концерты.
Попадали на такие тусовки примерно одним и тем же способом. По своим связям и каналам, от человека человеку передавалась информация, что намечается концерт. Люди собирались у заранее обозначенной станции метро, а потом к ним подходил этот самый сталкер — персонаж, который собирал по трешке или пятерочке с носа, а потом вел на квартиру, где их ждали музыканты.
Сталкеров и организаторов концертов старались не афишировать. Все происходило если не совсем тайным, то точно полусекретным образом.
Это было удивительно время, когда люди не боялись пускать домой толпу в 20-30 незнакомых человек. Сейчас на это пойдет только полный городской псих, а тогда это было в порядке вещей, и, кстати, ничего из квартиры обычно не пропадало. Такой музыкой увлекалось довольно интеллигентное сообщество, воришки и стукачи попадались крайне редко. И даже при том, что люди слушали и выпивали, атмосфера там была всегда теплая, а местами даже восхитительная. Возможно, нечто подобное бывало и на Западе, но квартирники как массовое явление — продукт все же исключительно отечественный.
«Выпусти бабушку, балбес!»
Как-то раз мы приехали играть по адресу, а нам навстречу вышел парнишка-организатор и сказал: «Простите, но ничего не получится. Родители неожиданно вернулись с дачи». И вот у подъезда собралась толпа — мы с гитарами, публика уже заряженная... Что делать?
Тут еще один паренек говорит: «У меня недалеко живет бабушка. Можно у нее. Только я зайду и договорюсь». Ну, мы плечами пожали и всем табором двинулись на Арбат. Дошли до места, еще немного подождали, пока паренек договорится. И вот он спускается и заявляет: все в порядке, бабушка дала добро, заходим.
Это была просторная квартира в сталинском доме. Мы расселись, начали петь, но между песнями я постоянно слышал женские крики. Наконец решил спросить, кто это там вопит.
И мне этот наш арбатский спаситель выдает: «Вы не волнуйтесь. Это я просто бабулю на кухне запер, чтобы не мешала».
Мы с музыкантами возмутились. Я ему говорю: «Выпусти бабушку, балбес!» Тоже мне, добросердечный внучок. Потом, уже после концерта, когда мы сидели вместе с гостями и хозяйкой дома, выяснилось, что это интеллигентнейшая арбатская театралка, которая помнила еще Вахтангова и Таирова. Мы душевно пообщались с ней тогда.
«Как у Мюллера под колпаком»
Сообщество наше, как уже понятно, было полутайным. Коммунисты и комсомольцы рок-н-ролл воспринимали враждебно. Примерно так сейчас смотрят на иноагентов. Я до сих пор думаю, что и для развития музыки, и для общества в целом не надо было запрещать тех же Beatles. Их надо было пригласить в СССР и позволить им дать концерт. Почему было такое противодействие, почему считали, что рок-н-ролл — оружие империалистов, не вполне понятно.
Инспектор ГАИ беседует с рокерами-мотоциклистами, Москва
© Фото: Дмитрий Соколов / ТАСС
Особенно жестко было при Андропове. Тогда на любую квартирную тусовку в нерабочее время могли прийти люди в штатском, которые просто вырубали электричество, а потом переписывали всех присутствующих.
Спрашивали не только имена, фамилии и адреса, но и места работы родителей. Тогда я больше переживал за них, чем за себя, ведь каждая такая концертная перепись заканчивалась письмами в парторганизацию, что сынок их занимается неизвестно чем. Прямо как «у Мюллера под колпаком». И вот настал день последнего подпольного концерта.
Зимним вечером мы дали концерт в подвальчике Булгаковского дома, где находилась репетиционная база моего приятеля по прозвищу Мефодий. А через пару дней он позвонил мне и сказал, что подвал опечатан и нас срочно ждут в милиции.
«Позвонят, соберут и скажут, что делать дальше»
В отделении мы долго говорили с человеком в штатском. Он предложил подписать бумажку, в которой было сказано, что мы отказываемся давать подпольные концерты во избежание уголовного преследования. И что товарищ Гришин, занимавший в то время пост мэра столицы, подписал указ о создании Московской рок-лаборатории — мол, ждите, вам позвонят. Если же мы откажемся подписывать, то проблемы неизбежно возникнут у наших родителей.
Шантаж был безупречно профессиональным. Мы согласились. Нас отпустили.
Некоторые особо впечатлительные, посещавшие наши концерты, начали раздавать записи и фото музыкантов по соседям, потому как реально боялись обысков. Сейчас все это вспоминается с юмором, но тогда атмосфера страха была, без преувеличения, гнетущей.
Через некоторое время нам действительно позвонили и велели приехать на собрание в Единый научный методологический центр на Никольской. Помню, там собрались если не все, то почти все существовавшие тогда московские группы. И нам сказали, что рок-лаборатория создана, мы в нее обязаны вступить, но прежде чем исполнять свои песни перед публикой, все тексты должны привозить сюда, чтобы их посмотрели и поставили печать. По-другому никак.
Прошел первый крупный фестиваль в «Горбушке», кажется, это был 1986 год. Удивительно. Я родился в Филях и часто гулял с бабушкой в Филевском парке, но даже представить не мог, что когда-нибудь буду выступать здесь, в ДК имени Горбунова. Мы стали лауреатами. И понеслось. А когда рухнул железный занавес, рок-лаборатория исчезла вместе с ним, все стало таким, как сейчас — процессом в свободном движении.
Лидер группы «Аквариум» Борис Гребенщиков во время выступления в ДК имени Горбунова, Москва, 1991 год
© Фото: Александр Неменов / ТАСС
«Мне одно словечко тут не нравится»
Надо сказать, что вспоминаю я все наши мытарства без злобы. Те, кто проверяли наши тексты, были абсолютно вменяемыми людьми, в основном интеллигентные девушки, окончившие литературный институт. Просто им спускали сверху нелепые директивы. И куда им было деваться?
Встречи с этими девушками назывались литовками. Были и смехотворные случаи. Я пришел с песней «Маленькая девочка», а в ней строчка: «И молча вкушал дым марихуаны».
Меня тогда встретила тургеневского типа дама, уже в возрасте. И вот она сидит, смотрит на меня и говорит: «Арменчик, что же вы такое написали? Мне одно словечко тут совсем не нравится». Я стою, думаю: ну, понятно, какое. Что же там? И тут она: «Глагол "вкушал" здесь как-то не к месту. Давайте заменим?» — «Как вам, например, "вдыхал"?» — «Прекрасно!» — «Ну вот и прекрасно». И я пошел гулять дальше.
Несмотря на все директивы и указания, народ, который с нами работал, был адекватным. Они не перегибали палку, так что общение с ними, в том числе и с милиционерами, было вполне нормальным.
«Пришел Коля и спас дело»
Когда проводились квартирники, милицию соседи время от времени все же вызывали. Наряд приезжал, а у нас — шум, гам, портвейн. Но не было такого, чтобы каждый раз всех крутили и забирали. Часто милиционеры спокойно просили нас разойтись, а иногда и уезжали, попросив нас шуметь потише. Даже они тогда были совсем другие.
При исполнении они, конечно, с нами на концертах не оставались, но у нас было много знакомых в погонах, кто приходил на квартирники в свободное время и в штатском. Они нам оставляли свои номера и говорили: звоните, если что.
Как-то раз с моим приятелем вышла неприятная история. Он немного перебрал на постконцертных посиделках и уснул в метро. А главный закон подземки — если выпил лишнего, не садиться, всегда стоять и держаться за поручни. А он сел и уснул. На «Соколе» его приняли и отправили в вытрезвитель. Он тогда работал на закрытом предприятии, и если бы начальство узнало, его уволили бы в два счета.
Но я вспомнил, что у меня как раз был знакомый милиционер. Его звали Коля. Я позвонил ему, объяснил ситуацию. В итоге утром в вытрезвитель пришел Коля и спас все дело. Бумажки, оформленные на моего приятеля, порвали, его выпустили. Все закончилось чудесно.
«Три концерта — один в пятницу, два в субботу»
«Горбушка» очень быстро превратилась в Мекку рока. Кто тут только ни выступал! А потом началась эра дворцов спорта. Первый стадионный концерт «Крематория» случился на фесте во Дворце спорта «Динамо», на улице Ляпидевского, и впервые показан по ТВ. Родители с изумлением увидели сыночка в телевизоре и резко поменяли мнение. До этого они были уверены, что их лоботряс занимается неизвестно чем.
Потом был концертный зал «Россия», «Лужники», Олимпийский. Временами работали с Юрой Айзеншписом, пионером всей индустрии. У меня сохранилась одна афиша того времени. Она была напечатана на листе формата А4 и сделана чуть ли не вручную на печатной машинке. Такие потом диким образом клеили на столбах и стенах по всей Москве. На ней было написано «”Алиса” и ”Крематорий”. Три концерта — один в пятницу, два в субботу».
И полные аншлаги! Людям вся эта музыкальная энергетика и энтузиазм были безумно интересны.
Выступление группы «Крематорий» в Кремлевском дворце съездов, Москва, 1992 год
© Фото: Александр Макаров / РИА Новости
«Мне домой принесли шесть мешков с письмами»
Тогда же начались и гастроли. До конца 80-х — начала 90-х мы из Москвы особо не выезжали. Конечно, это произошло благодаря интересу к нам радио и телевидения. Особенно помогли популярные в то время Программа «А» и «Музыкальный лифт». После того как в эфире показали клип на «Мусорный ветер», мне из Останкино привезли шесть мешков с письмами.
Я прочел, сколько смог. Но все прочитала моя мама. Если задавали вопросы, она прилежно отвечала. Эти ответные послания я потом долго носил на почту.
Мы объездили всю Россию. Это было волшебное время без запретов, когда народ спокойно ходил на концерты и ничего не боялся. Тогда же начались наши мировые туры в Штаты, Западную Европу и прочие места проживания наших бывших граждан. И сегодня музыкальная жизнь продолжается в полном удовольствии. Рок-н-ролл оказался довольно долгоиграющим делом, за что ему низкий поклон.
«Рэперская Москва имеет право на существование»
Не могу сказать, что сейчас мозги задавила попса. У каждого поколения — свои музыкальные вкусы. Рэперская Москва имеет право на существование. Но тут важно помнить: этот город — сплошная эклектика, и проявляется это во всем, в том числе и в музыке.
Сейчас существует множество разных музыкальных направлений, и даже если довлеет какое-то одно или если кажется, что из любого угла и утюга доносится какая-то безвкусица, на самом деле это не так. Москва — мультикультурный город. Здесь есть все.
Временами она бывает хаотичной, будто инструменты, которые прекрасно играют по отдельности, не могут органично и гармонично слиться в единый оркестр. Такое ощущение, что пока не найдено некое общее звучание, нет сильного энергетического центра, который мог бы породить новый этап, новый жанр, новый звук. И это касается всего искусства, говорим ли мы о рок-н-ролле, кино, живописи или драматическом театре. Хотя попадаются и прорывные спектакли — во МХАТЕ, например.
«Нельзя так строить и запускать людей в муравейники»
Самые мои яркие впечатления о Москве — детские. Вот ты с друзьями втайне от родителей садишься в метро, едешь до «Площади Революции», потом вокруг Кремля и на Театральную площадь, оттуда — в «Детский мир» и ешь самое вкусное в мире мороженое за 19 копеек.
Я очень любил гулять по Маросейке, по всему сектору от Маяковской до Арбата, по Малой Бронной, через Бульварное кольцо и до Манежной. Все это было исхожено.
Чистопрудный бульвар, Москва
© Фото: Константин Кокошкин / Коммерсантъ
Сейчас, когда мы с женой выезжаем куда-то погулять, эта непреходящая атмосфера детства и юности возникает в районе Патриарших. Там она каким-то чудом сохранилась.
Я не могу сказать, что мне нравится сегодняшний столичный новодел. Но когда снесли уродскую гостиницу «Националь» и построили на этом месте новое здание, появилась вера в будущее. Но потом началась эра коробок и чемоданов. Такое ощущение, что в городе нет генерального архитектора.
Когда я приезжаю в Петербург, нервы резко успокаиваются. Там сохранили весь архитектурный ансамбль и свою особую стройность, без ущерба для людей и природы.
В Москве на «Речном вокзале» был замечательный парк с березовой аллеей. Несколько поколений выросли, гуляя по ней. А что теперь? Вырубили деревья, понаставили муравейников, не пройти не проехать. Вот только нет понимания, как там люди-то жить будут — как во дворы заезжать, где машины оставлять, куда детей водить, где гулять с ними?
«Настоящий москвич отсюда бежит»
Если хотите найти старого москвича, езжайте в Подмосковье, в какую-нибудь Валентиновку. Скорее всего, вы обнаружите его на даче, где он скрывается и отсиживается. А если не на даче, то где-нибудь еще, куда позволяют смыться деньги.
Москвич нынче — бегун от пробок и смога, особенно в зимнее время, когда над городом висят серые облака, с неба падает что-то, превращающееся в жижу под ногами, а вокруг — сама серость.
Я иду по улице и чувствую, что смущаюсь некоторых прохожих. Я слышу девушек, матерящихся как сапожники, вижу людей, сплевывающих себе под ноги. Я вижу, как кто-то приходит в общественное место и начинает вести себя как на воровской сходке, не обращая внимания ни на детей, ни на женщин.
Подобное поведение — уже почти норма. Конечно, сказанное надо воспринимать исключительно в качестве субъективного мнения.