Где спят москвичи. Урбанист Петр Иванов о менталитете жителей окраин

Большинство москвичей живет в спальных районах. Кто-то действительно привык там только спать, а кто-то старается найти работу и досуг практически под окнами. Специалист Высшей школы урбанистики НИУ ВШЭ Петр Иванов изучил жизнь периферийных районов изнутри и рассказал, о чем стоило бы задуматься жителям Котловки, Зюзина, Тропарева или Черемушек.

Что такое спальный район

Какие критерии позволяют называть район спальным? Во-первых, типовая застройка, во-вторых — скорее всего, отсутствие выраженного центра. Спальный район — достаточно искусственное понятие. Вроде бы основным применением спального района является именно опция «ночевать», а кроме этого в районе ничего интересного не происходит. Но на самом деле это не совсем так. Если понять, каким образом жители встроены в городское пространство, то можно обратить внимание сразу на несколько аспектов.

В нашем исследовании района Тропарево-Никулино мы задавали жителям вопрос: как часто вы выезжаете из своего района? Выяснилось, что только 11 процентов выезжает за пределы района ежедневно, а 22 процента — несколько раз в неделю. Картинка уже рушится, не правда ли? Оказывается, люди находят, чем заняться в этом «скучном» районе, где как будто бы ничего и не происходит…

И примерно такие же цифры мы получили в исследовании Мытищ, когда пытались понять, какой процент трудоспособного населения ездит оттуда в Москву. Хотя, казалось бы, Мытищи — город-спутник, который в еще большей степени лишен сколько-нибудь выраженных центральных функций, чем спальные районы. Но выясняется, что такие места живут такой же насыщенной жизнью, что и выезжать оттуда нет однозначной необходимости.

На самом деле, в спальных районах происходит очень много интересного. Сейчас мы занимаемся исследованием района Котловка — добраться туда одинаково непросто от станции метро «Нагорная», от «Академической» или от «Нахимовского проспекта». Район расположен вроде бы и не совсем на окраине — но на периферии с точки зрения принадлежности к каким-то понятным центральным точкам.

Поэтому Котловка нам очень понравилась, и мы вошли туда с исследовательским вопросом: каким образом устроена коммуникация в районе? И главный вопрос, с которым мы обращались к жителям: «Скажите, а что у вас есть в районе? Какие места вы посещаете в районе? Какие вы посещаете учреждения культуры, другие учреждения? Какие магазины, бизнесы и прочее?» Нам было интересно, как устроен жизненный мир котловчанина — того, кто живет в Котловке, пользуется Котловкой.

И мы сталкивались с тем, что, с одной стороны, район неплох — например, там есть художественная галерея. А с другой стороны, осведомленность людей о наличии инфраструктуры, в первую очередь культурной, крайне низкая.

Например, одна женщина рассказала, что компания ее сына любит настольные игры. Но играть им негде — живут все с семьями, дома неудобно. Им надо искать какое-то место, и они вынуждены ездить на метро с двумя пересадками в антикафе на “Чистых прудах”... После этого рассказа мы обходим район и понимаем, что мест для игры хватает. Например, в местной библиотеке есть игротека — столы для настольных игр, шкаф с настольными играми. Там есть все, что хочешь. И там собирается другая тусовка. Еще есть две кальянные, где тоже можно играть. Но люди совсем не знают, что им предоставляет район.

Обычное — не значит плохое

Как-то так повелось в российской культуре, что обычное рассматривается как плохое. То есть если человек думает, что у него район обычный, это значит он подспудно считает, что у него некачественное благоустройство, не может быть никаких качественных учреждений культуры и мероприятий в районе, не может быть чего-то такого, что его минимально удовлетворит.

В одном из дворов в Южном Бутове есть композиция из скелетов динозавров — «Южное Бутово миллион лет назад». И она удалась.

Однажды мы взаимодействовали с главой управы одного района и предлагали разработать проект двора, который бы, за счет вовлечения жителей стал бы адекватным их потребностям и повседневным практикам, то есть стал бы нормальной городской средой. Но почему-то мы вообще не встретили понимания у чиновника. В ответ он нам начал рассказывать: а вот знаете, в соседнем районе сделали двор, там с драконами, там еще рыцари есть... То есть люди не умеют ценить простое «хорошо», все подсознательно ждут «вау!» — или ругают. Нормальное, как в восприятии горожанина, так и в восприятии администратора – плохо.

Поэтому человек зачастую выключается из поиска возможностей на районном уровне. Допустим, почти никто не попытается даже забить в поиске в Google «Район Зюзино библиотека». Потому что откуда в Зюзине, «нормальном» районе, может взяться хорошая библиотека?

Кому до всего есть дело

Мы проводили исследование, активность жителей региональных центров, а наши коллеги из Московского института социокультурных программ изучали активность жителей разных районов Москвы. Было интересно, как горожане привыкли решать те или иные проблемы в своем доме и дворе. Результаты исследований оказались в целом сопоставимы.

Выяснилось, что примерно 22 процента горожан — причем чаще всего это жители панельных и, возможно, хрущевских домов из периферийных районов — более других привыкли проявлять какую-либо общественную активность. Среди них больше всего старших по подъезду, членов ТСЖ, людей, участвовавших в субботниках, ходивших когда-нибудь на собрание местного совета депутатов. Все это — люди из спальных районов. Оказывается, местная среда в каком-то смысле стимулирует активность — в том числе за счет бедности своей организации.

В то время как жители спальных районов решают вопрос через самоорганизацию, жители центра чаще решают свои вопросы через покупку услуги. То есть они не проводят субботник, они нанимают уборщика. Это тоже форма самоорганизации, но немного другая.

А вот примерно 42 процента горожан вообще не участвуют ни в каких объединениях, Боже упаси, никогда не самоорганизуются. На самом деле, им от города не нужно ничего, кроме работы и минимальной социалки — поликлиники и школы. Их жизненный мир этим ограничен.

Что такое власть

На примере Котловки мы поняли, что люди очень плохо представляют себе структуру местной власти. Когда спрашиваешь их о том, кто осуществляет управление районом, самый частый ответ - префект (окружной уровень власти). То есть люди не представляют, что существует управа — районный уровень власти. И это беда: ведь как местная власть может этим жителям что-то сообщить, если они о ней даже не знают?.. Сейчас в городе осуществляется множество программ, которые требуют элементарной информированности и вовлечения местных жителей в жизнь района и, например, в управление домом. Хотя бы программа капремонта. А объявления на подъезде — это недостаточный уровень коммуникации, увы.

Еще один интересный феномен — делегирование полномочий. Когда мы общались с людьми, одна из самых популярных реплик была: «Вы меня не спрашивайте, я вам ничего не скажу! А вот у нас двумя этажами ниже есть активная женщина...». И действительно, выясняется, что есть какая-то активная бабушка, которая ушла на пенсию, а до этого работала в ДЕЗе. Она знает, куда звонить и требовать, чтобы починили какую-нибудь лавочку или урну. И все признают, что бабушка у нас теперь самая главная, бабушка теперь все будет решать. В некоторых районах функцию таких бабушек выполняют муниципальные депутаты. И людей вполне устраивает, что кто-то за них решит вопрос, какого цвета класть кафель в подъезде.

Кстати, интересно, что район в административных границах мало кто представляет в голове. Я допускаю, что люди мыслят административными границами до реформы 1995 года, но этот вопрос требует дополнительного изучения. Можно точно сказать, что люди мыслят собственными границами «своей» территории.

Где искать центр

Следующий важный момент, касающийся спальных районов, связан с проблемой определения центральных мест. Далеко не во всех районах есть визуальные или смысловые доминанты. В районах экспериментальной застройки — например, в Северном Чертанове или в Тропареве — среда образует понятные пространственные образования, и людям понятно, в каких границах они живут, они могут очертить свой ареал.

Например, в районе Тропарево–Никулино очень хорошо выделяется треугольник, образованный улицей 26 Бакинских Комиссаров, проспектом Вернадского и Ленинским проспектом. У него есть своя, выраженная специфика, и люди в процессе различных действий по самоорганизации и в своих повседневных практиках формируют повестку внутри именно этого участка района.

А когда мы имеем дело с районами типовой застройки, при этом достаточно поздней, например, Кантемировской, то ситуация становится гораздо более сложной. Несмотря на то, что «Ирония судьбы, Или с Легким паром!» снималась в Тропарево, потеряться-то как раз можно на Кантемировской! Когда застраивали эту территорию, уже окончательно забыли идею Кларенса Артура Перри, что микрорайон должен иметь центр — например, школу или другое общественное здание. Поэтому там так плохо развито взаимодействие с пространством. Ведь для того, чтобы взаимодействовать, нужно хотя бы разделить пространство на «свое» и «чужое», наделить различные его участки различными свойствами.

Например, в Очаково был двор — типовой двор в лишенном центральности районе. Двор, в котором, по сути дела, ничего не было. Там была лавочка, была урна, еще там был люк с такой юбочкой из цемента, и трава. Но, тем не менее, за счет некоего длительного пользования, длительного наблюдения друг за другом, местные жители обладали консенсусом относительно того, чем этот люк с юбочкой является — местом детских игр! Во дворе нет детской инфраструктуры, но все знают, что дети играют вокруг люка.

В том же дворе разворачивалась война местных бабушек и муниципалитета за пользование клумбой. Бабушки сажали свою рассаду, муниципалитет это выкорчевывал, сажал муниципальные цветы. Потом какой-то добрый человек, увидев страдания бабушек, сделал клумбу побольше, чтобы всем хватило места — тогда началась война уже между бабушками. Но это даже хорошо — это какая-никакая, но коммуникация. В этом смысле повальное и зачастую радикальное благоустройство всех дворов, которое происходило несколько лет в Москве, — это скорее зло. Когда среда кардинально меняется без должного участия пользователей этой среды, выработать язык и способы взаимодействия крайне затруднительно.

В старых дворах люди давно знают, какие скамейки — для мамочек с малышами, какие — для бабушек, а какие — для алкоголиков. Все они участники дворовой жизни. И эти правила вырабатывались годами. У меня есть знакомый активист, который очень активно участвовал в проектировании своего двора. И он смог уговорить рабочих построить ему «биргартен» — лавочки под кленами, где можно пить пиво. Вдали от детской площадки, от романтических мест, от сбора пенсионеров. После благоустройства он не ленился всем объяснять: здесь, мол, пить пиво не положено, здесь детская площадка, пить пиво нужно в биргартене. То есть, это конечно процесс установления норм и правил во многом основан на личной воле этого замечательного человека, но он показателен в том плане, что подобного рода договоренности можно и нужно так или иначе устанавливать. Иначе мы получаем очень некачественную среду, лишенную человеческих отношений и возможности дискуссии.