Территория Плисецкой

«И в Канаде или в Люксембурге было бы неплохо родиться. Но я родилась в Москве», — писала Майя Плисецкая в своих мемуарах. В ноябре балерина должна была приехать в родной город на юбилейные торжества. Теперь они пройдут уже в память о великой артистке. МОСЛЕНТА вспоминает, какие места в столице неразрывно связаны с «царством Плисецкой».

Дом 23 у Сретенских ворот, квартира зубного врача Михаила Мессерера. Первый дом Майи Плисецкой в Москве. Восемь плотно населенных комнат — у деда Плисецкой было десять детей, одну комнату занимал его зубной кабинет, и к тому же в квартире обитал не имеющий никаких родственных связей с семейством джазовый пианист Александр Цфасман. В ванной жили няня и дворник, так что мыться нужно было на кухне. Мессереры были плотной, дружной семьей, в которой каждый ребенок получил приличное образование. Зубных врачей среди них не оказалось, но семейство дало городу актера и актрис, танцовщика (Асаф) и балерину (Суламифь), профессора-экономиста, инженера-строителя, инженера-электрика. Мать Плисецкой, Рахиль, была киноактрисой, но рано оставила карьеру, чтобы быть рядом с мужем Михаилом Плисецким — глава «Арктикугля» должен был жить по месту работы на Шпицбергене. Туда они уехали, когда Майе было семь — и московское детство запомнилось будущей приме Большого длинным темным коридором, по которому крались к непостоянному Цфасману его легкомысленные подруги, гулом голосов, счастливыми походами на рынок к Сухаревой башне (которую взорвали, освобождая площадь, когда Майе было три года) и дерзким побегом из детского сада, что располагался в нынешнем здании мэрии; уже тогда Майя Михайловна не любила ходить строем и обедать по расписанию. Этот дом цел, мимо него все так же можно пройти по Сретенке.

Деревянного особняка в Гагаринском переулке, 7, где семья получила двухкомнатную квартиру, вернувшись с Севера, уже нет — на его месте недавно построен современный жилой дом. Тогда отца Плисецкой вызвали в столицу как бы на повышение — но вскоре он попал в немилость, был арестован и убит («десять лет без права переписки»; мать до конца жизни верила, что он еще может вернуться). Но до ночного визита правоохранителей еще было время — и именно из этого дома рядом с метро «Кропоткинская» (тогда — «Дворец Советов») десятилетняя Плисецкая ездила в балетную школу Большого театра.

Это теперь училище располагается на Фрунзенской и формально Большому театру не принадлежит (хотя, конечно же, все выпускники рвутся прежде всего именно в этот театр). До войны же школа находилась совсем рядом с Большим — на Пушечной, 2 (в этих залах теперь обитает балетмейстерский факультет ГИТИСа). Майя легко прошла вступительные испытания (утверждая затем, что приемная комиссия была покорена одним ее реверансом) и с радостью кинулась в учебу. Сначала в классе Евгении Долинской, затем у Елизаветы Гердт — и сразу стала много танцевать. На нее ставили концертные номера, а прямое подчинение школы и близость к театру играли свою роль — детей регулярно занимали в спектаклях. В «Спящей красавице» Майя получила партию совершенно «взрослую» — вариацию феи Щедрости (она же фея Хлебных крошек). Дома исключенный из партии и уволенный с работы отец лежал, отвернувшись лицом к стене, — в театре рыжая фея-подросток счастливо расшвыривала руками невидимую еду невидимым птицам. В 1937-м отца арестовали; мать отправилась по инстанциям за него хлопотать и в начале 1938-го также попала за решетку. Ребенка полагалось сдать в детский дом — но тетке, балерине Большого Суламифи Мессерер, удалось отстоять свое право воспитывать племянницу. Так Майя переехала в дом Большого театра в Щепкинском проезде.

Его тоже уже нет (как, собственно, и проезда) — теперь там служебный корпус Большого театра. А место было занятное — в коммуналках жили певцы и балерины, на 22 человек приходилась одна уборная и те жильцы, что не хотели стоять в очереди, бегали по нужде на работу — то есть в театр. Но эта кучная, птичья, стайная жизнь, часто мешая сосредоточиться (музыканты репетировали дома и настойчиво учили гаммам своих не всегда способных детей), давала такую закалку для жизни в театре, что дальнейшими поразительными навыками выживания в советском пространстве Майя Михайловна точно обязана этой коммуналке. Тогда она выучила, что внезапно вспыхнувший интерес соседей к ее жизни ничего доброго не принесет, что не надо отвечать даже на ласково заданные вопросы, что каждый — сам за себя. Такой — закаленной, яростной, улыбающейся в ответ на любую недоброжелательную реплику — в семнадцать она пришла в Большой театр.

Площадь Свердлова, она же Театральная площадь, дом 1. Тот Большой театр, что был до реконструкции — тесноватый, пропитанный трудовым потом, сияющий не глянцем, но веками, что смотрят на каждого дебютанта с торжественной люстры. Заполненный звездами-правительницами по праву и просто супругами генералов. Уже танцевавшую сольные партии девчонку поставили в кордебалет, причем в оперу — она оттуда выпрыгнула высоким, зависающим прыжком. И — появились фанаты, приходившие только «на Плисецкую» (покидавшие театр после ее вариации); выгрызались роли; утомленное «Лебединое озеро» вдруг шарахнуло штормом, царственная «Раймонда» с этими ее рыцарями-крестоносцами и сарацинами стала живой, понятной, совсем сегодняшней историей, а в «Жизели», где балерина получила роль Мирты (непреклонно мстящего привидения — в отличие от привидения добросердечного, собственно Жизели, чью роль исполняла Уланова) зрители буквально разрывались на части, признавая правоту и той, и другой героини. Театр был взят — и был взят город. Популярности Плисецкой способствовала ее работоспособность: начальство, выдавая ей главные роли, долго не поднимало зарплату (в «Лебедином» Одетта получала чуть не вдвое меньше танцовщиц, занятых в мелких ролях), и балерина в выходные соглашалась танцевать в домах культуры. Халтура? Ничего сделанного «вполноги», каждый «Умирающий лебедь» — с полной самоотдачей. А что три раза за вечер в разных концах Москвы — так ни один зритель по качеству об этом не догадается.

Прима. Знамя. Гордость страны. И — «невыездная»: пару раз посетив утренние политзанятия, откровенно заявила, что лишняя пара часов сна для ее работы важнее, чем лекции о международном положении. Труппа отправлялась, например, в Лондон — ее не брали. И рыдания зарубежных антрепренеров не помогали — им говорили, что нет, конечно же, никаких запретов, просто балерина больна, ах какая незадача. Случилось так, что во время таких гастролей некому из оставшихся в Большом было танцевать Одетту — и была поставлена Плисецкая. В публике (как распространялись слухи — непонятно, интернета не было, но знала вся Москва) начался ажиотаж. И в биографии Плисецкой появился еще один адрес — Старая площадь, дом 4. ЦК КПСС. (В этом доме ныне администрация президента РФ). Екатерина Фурцева, находившаяся еще на партийной работе и не ставшая пока министром культуры, вызвала туда балерину. Плисецкой было предложено обзвонить всех своих поклонников и попросить их не аплодировать ей — чтобы, дескать, не произошла ненужная демонстрация. Нет, конечно, Майя Михайловна не покрутила пальцем у виска — но заниматься обзвоном (кого?) отказалась. Спектакль прошел с триумфом — вот только в ложах специально стоящие крепкие молодые люди останавливали восторженных фанатов, иногда даже вытаскивая их в коридор.

Кремль, разумеется, тоже стал рабочим адресом балерины — и Георгиевский зал и свежевыстроенный Кремлевский Дворец Съездов. Сталин, Хрущев, Брежнев — правители менялись, но продолжали приглашать иностранных президентов на концерты и на «Лебединое озеро» — после этого магического балета иноземцев оказывалось легче уговорить. Такие концерты и спектакли давали статус и некоторую защищенность — но совсем не давали радости независимой и остроязычной приме. Радость, конечно, приходила потом — когда худрук Большого балета Юрий Григорович, с течением лет все больше раздражавшийся по поводу популярности балерины, критически оценивавшей его сочинения, был вынужден все же позволять ей не только танцевать в театре, но и ставить для себя те спектакли, что она считала нужным. Муж и верный рыцарь Родион Щедрин сочинял для нее балеты — «Чайку», «Даму с собачкой», «Анну Каренину» — она их танцевала; и экстатические поклонники закидывали ее с ярусов цветами. Врагам оставалось только жевать занавес от огорчения.

Кстати, свадьба с Родионом Щедриным наконец убедила советскую власть, что балерина не собирается убегать из страны. Ее стали выпускать на гастроли, и она получила свою квартиру — 28 квадратных метров на двоих, но в отличном доме на Кутузовском проспекте, напротив гостиницы «Украина». Эта квартира на долгие годы стала местом для отдыха и снятия защитных барьеров, местом, где Майя, казавшаяся неутомимой, «подзаряжала аккумуляторы».

Годы шли, она объездила весь мир, вместе с мужем обзавелась домом в Литве и квартирой в Мюнхене. Проводила в Петербурге свой балетный конкурс «Майя», приезжала в те города, где ставили спектакли на музыку Родиона Щедрина, в семьдесят танцевала еще «Умирающего лебедя» (и зал кричал примерно в десять раз дольше, чем длится номер) и до восьмидесяти с лишним лет выходила на сцену с концертным номером, где «танцевали» только веера и ее кисти рук. Но юбилеи всегда устраивала в Москве — в своем городе, в своем царстве. Должна была отметить здесь и 90-летие — программа ноябрьского чествования уже была утверждена в Большом. Теперь этот концерт 20 ноября (в ее день рождения) пройдет в память о великой балерине.

Анна Гордеева