«Любимое кресло нашла на помойке у вокзала». Зачем москвичи ищут вещи в мусорных контейнерах и что там можно найти

Про единомышленников

Группу La Pomoika я создала в соцсетях девять лет назад, «Рачительному Еноту» десять лет. Идеологически они связаны: La Pomoika — про находки, «Рачительный Енот» — про вторую жизнь вещей, было — стало.

В этих сообществах состоят в основном москвичи, но есть люди из Европы, Штатов, Австралии. На всех континентах — по нашему еноту. Люди нам пишут из Норвегии, Исландии, Японии.

Это чаще всего женщины с высшим образованием или двумя. Они все работают, у большинства есть дети. Для людей, близких мне по взглядам, важны экология культурных пластов, сохранение культурных ценностей и страх перед одноразовым пластиковым миром. Материальное становится особенно ценным в нашей реальности, где уже сложно бывает отличить настоящее от того, что сгенерировала нейросеть. И так здорово, когда можно вещь пощупать.

Про бабушку и дедушку, Мельникова и алтарную колонну

Я художник, причем потомственный. Мои дедушка и бабушка — тоже художники. И такая экологическая деятельность, как я ее для себя называю, у меня от них.

Я была совсем маленькой, когда дедушка с деревенской помойки принес часть алтарной преграды — деревянную колонну XIX века с золочением. Она у меня сейчас дома стоит.

Все мои знакомые художники что-то к себе в мастерские с помоек приносили, и это были вещи дивной, музейной красоты. Например, мы с бабушкой еще в 1990-х были в гостях у Виктора Мельникова в его знаменитом доме. И в мастерской, можно сказать, в красном углу, у него стояла Венера, которую он тоже принес практически с помойки — со стройки, где она лежала среди строительных отходов. Он рассказывал, как вез ее домой на санках. Так что для меня с самого детства с этими находками связаны прямо археологические ассоциации.

Я родилась в районе художников у метро «Аэропорт», там помойки — Клондайк. Мастерских там очень много, и когда художники заканчивают свой жизненный путь, их мастерские или квартиры освобождают. Бывает, наследники не хотят разбираться и все выкидывают. Попадаются потрясающие вещи.

Про кресло XIX века на помойке

То, что кресла XIX века на помойке можно было найти только в 1990-х, — миф. До сих пор их туда выносят люди, которые считают, что старые вещи — это хлам и никому не нужное старье с дурной энергией.

У меня, например, брат родной на полном серьезе считает, что старые вещи несут плохую энергию. Он выкинул дедушкино вольтеровское кресло, прежде чем я успела вмешаться. И вообще очень много чего семейного выкинул недрогнувшей рукой — такие люди есть и будут. Те, кто выбрасывает вещи и их спасает, иногда, как у нас, сосуществуют в одной семье.

Сейчас для детей привычно поиграть и выкинуть. Идея одноразовости переносится на другие сферы и в каком-то смысле на людей. Кажется, что все не ценное, взаимозаменяемое. Я уверена: для психики это разрушительно.

Я общалась с экспертами, и они мне объяснили, что моя аудитория — это люди, которые работают в диджитал, в финансах, в информационных технологиях. Для них это — как психотерапия. Психотерапевты рекомендуют им такой деятельностью заниматься — мелкая моторика, восстановление мозга. Думаю, действительно что-то такое есть. Я сама тут имела возможность убедиться. Собрала макраме на 500 узлов, так вспомнила номера телефонов своих однокурсников начала 1990-х.

Про места, которые знать надо

Самые находчивые у нас в сообществе — те, у кого есть собака, или те, кто ходит подкармливать кошек.

Если передвигаться на машине или жить рядом с метро, то шансы что-то находить невелики. Надо ходить пешком по старым районам. В новых ничего интересного обычно нет, одни коробки из маркетплейсов.

Может, и наступят времена, когда люди в свои новые квартиры будут ставить старую мебель с таких проектов, как бесплатный сервис по вывозу старых вещей «Чумодан». Но пока побеждает а-ля IKEA и продукция отечественных мебельных концернов.

Про выброшенное на ветер состояние

У меня мастерская на Верхней Масловке, где Дом художников, и все находки в основном — с этой улицы. Там стоят контейнеры, в которых чего только не бывает. Когда меняется хозяин мастерской, новый владелец все старое несет туда.

Мне наш управдом рассказывал, что раньше мастерская, в которой я сейчас работаю, принадлежала Татлину. Когда человек, который занял мастерскую после него, выкинул это все в контейнер, был сильный ветер, и рисунки Татлина летали по Масловке. «Я, — говорит, — пацаненком был, не знал, что это ценно. А то собрал бы, жил бы сейчас в Сочи». И многие сейчас испытывают похожие эмоции, потому что в детстве видели, как выбрасывались интерьеры квартир и мастерских, и только уже во взрослом возрасте разобрались, что там было почем.

Про талант, которого нет

У меня в трудные времена пару раз были попытки что-то ценное продавать. Кому дал Бог талант продавать, тот не пропадет, у нас же в семье он достался младшему брату, который дедушкино кресло выкинул. Он это все прекрасно умеет, из разряда — купить б/у велосипед, откатать на нем сезон и продать вдвое дороже, чем брал. А я так не могу, хотя и пыталась.

Я часто раздаю какие-то вещи. Через группу люди приходят ко мне в мастерскую. Иногда сами что-то интересное приносят, дарят. У нас есть рубрика «Енот еноту», в которой, если ты нашел то, что тебе не нужно, можно отдать в группе.

Если есть желание продавать, существует дружественная группа «Оцените мой антиквариат», где можно попробовать все оценить. У нас же можно все атрибутировать. И в La Pomoika, и в «Рачительном еноте» много экспертов — и по керамике-фарфору, и по мебели, и по живописи, и по ювелирке. Они могут сказать, что вы нашли, какого периода, насколько редкое.

Про домашнюю обстановку

Кто-то несет находки домой, кто-то на дачу. Я в таких процессах часто участвую как посредник. Например, если друзья говорят, что собрались выкинуть гору мешков одежды, могу сама их отвезти в благотворительную организацию. Если у кого нашлось что-то лишнее, могу помочь организовать вывоз. Сейчас есть проекты, которые вывозят и книжки, и одежду, и мебель.

У нас хрущевская «двушка» в 47 метров — по площади меньше, чем некоторые современные «однушки». Практически вся обстановка — из ближайших контейнеров.

Стол круглый, дубовый, 1950-х годов, раздвижной. Такой можно видеть на десятках советских картин — у многих он был, и у многих есть.

Кресла разные, одно очень красивое, ореховое, я на «Белорусской» вытащила из контейнера и ехала с ним через полгорода в метро. Смешно было, народ косился, потому что оно барочное, с резьбой, с подлокотниками.

Верх от серванта я тоже нашла, сейчас он ремонтируется, пока вместо отсутствующего стекла наверху сделали витраж.

Так что пусть квартира у меня и небольшая, но даже в обстановке есть несколько габаритных найденных предметов и произведений искусства. По стенам висит графика, часть в мастерской хранится.

Про графику и живопись

Я на Масловке чего только ни находила — и фотографии, и рисунки. Соседка, просто убираясь в мастерской, выкинула три мешка работ своих мамы и бабушки, 1960-х, 1970-х годов. Я их забрала, что-то себе оставила, большую часть раздала. Так что приличные произведения искусства встречаются на помойках, графика в основном.

Хотя кто-то и живопись находит. У нас у одной дамы, которая гуляет с собаками, как раз такие находки шикарные. Она показывала пару очень красивых работ, которые нашла, — не копии, не постеры, а хорошая живопись.

Про мотивацию

Это сентиментальное чувство... Всех нас на Андерсене растили. Одушевление, оживление предметов — это в нас всех есть. И я до сих пор считаю многие вещи живыми — музыкальные инструменты, книжки. Не могу видеть, когда их выкидывают. Хотя мимо пачек Донцовой иду спокойно или просто перетаскиваю их в перерабатываемые отходы. Но вот когда книжки-книжки, когда Пушкина выкидывают, например, — я не могу пройти мимо.

Так что моя мотивация: сентиментальное чувство — раз, экологическая осознанность — два, и иногда рациональные соображения — три. Раньше вещи делали с совершенно другой перспективой жизни, на века. В них заложен другой заряд прочности и ресурса. Была идея, что вещь должна служить из поколения в поколение. Тот же дубовый круглый стол — он очень практичный, служит мне уже десять лет и прослужит еще лет сто. У него эргономичная форма, он сделан из массива дуба, и если бы я покупала такой, то отдала бы за него долларов 300. Даже в IKEA похожий стол тогда, десять лет назад. стоил 20 тысяч рублей.

И, конечно, присутствует азарт, что ты можешь найти что-то прекрасное, интересное.

Про мотивацию, связанную с наживой, сложно сказать. Я не знаю тех, кто этим зарабатывает.

Про расходы на реставрацию

Есть те, кто продает находки, но это не так просто. Состояние вещей, как правило, неидеальное. Кто приценивался к реставрации, знает, что она может стоить в два-три раза дороже, чем сам предмет. Например, во всех конторах, которые занимаются старинной мебелью, реставрация стоит три цены предмета.

Хотя иногда устоять невозможно. Пара кресел у меня с профессиональной перетяжкой, и стоила она в три раза дороже, чем если бы я купила аналогичные где-нибудь в интернете в отреставрированном состоянии. Тем не менее у меня к ним чувство — я их нашла, спасла и перетянула синим бархатом, о котором мечтала. И мне неважно, сколько это стоило.