«Барышням могли указать на дверь». Как жили и работали московские телефонистки

Как белки в колесе

22 мая 1882 года в московских газетах появилось следующее объявление: «Уполномоченный обращается ко всем казенным, городским и общественным учреждениям, а равно и ко всем лицам, желающим абонироваться на телефоны, с покорнейшей просьбой делать заявление в контору московских телефонов».

В июле того же года в Москве, Санкт-Петербурге, Варшаве, Одессе и Риге открылись первые телефонные станции. В Белокаменной она находилась в ведении Международного телефонного общества Белла и располагалась на Кузнецком мосту. И пошло-поехало: «Барышня, дайте, пожалуйста, 2-12…», «Прошу соединить меня с особняком князя Оболенского на Тверской...»

Чтобы получился разговор, надо было просто вставить штекер в гнездо с нужным номером. А их было немного, ибо телефон считался диковиной. Да и стоила услуга дорого и оттого доступна была только людям состоятельным.

На заре ХХ века Московская телефонная сеть, к тому времени уже более качественная и значительно разветвленная, перешла в руки Шведско-датско-русского акционерного общества. Располагалась станция в Милютинском переулке, ее здание украшали гротескные фигуры нахмуренного мужчины и веселой женщины, беседующих по телефону. Традиция жива по сей день — сейчас в старинном доме один из офисов МГТС.

С годами телефон стал обыденным явлением, спрос на него значительно вырос, и барышням-телефонисткам уже приходилось вертеться как белкам в колесе. Повысилось жалованье, но и значительно выросли требования. Отбор телефонисток был строгий: на службу брали женщин молодых — до 25 лет, ростом не менее 165 сантиметров, чтобы они могли дотянуться до любого гнезда на соединительной панели. Для поступления на службу необходимы были приятная наружность, терпение и хорошая дикция.

Мягкий и загадочный

Телефонистки, одетые в закрытые платья темных тонов, отягощенные железной гарнитурой микрофона на груди и наушниками, постоянно пребывали в напряжении. У них не было передышки, ибо настойчивая трель не умолкала — на соединение абонентов давалось не более восьми секунд.

Категорически были запрещены посторонние разговоры, за малейшее опоздание полагался штраф.

Трудились они по шесть дней в неделю.

Усталость томила, угнетала, но ее требовалось скрывать, иначе телефонным барышням могли без лишних слов указать на дверь. Впрочем, возникали и другие причины для увольнения — скажем, частые ошибки при соединении. И даже слезы в три ручья не помогали…

Для мужчин телефон был не только средством связи, но и источником грез, мечтаний. Женский голос в телефонной трубке был мягким, загадочным, он завораживал, рождал фантазии. Это тонко почувствовал Николай Гумилев: «Неожиданный и смелый / Женский голос в телефоне. / Сколько сладостных гармоний / В этом голосе без тела!..»

Писатель Лев Успенский вспоминал: «Барышню можно было просить дать разговор поскорее. Барышню можно было выругать. С ней можно было — в поздние часы, когда соединений мало, — завести разговор по душам, даже флирт. Рассказывали, что одна из них так пленила милым голоском не то миллионера, не то великого князя, что обеспечила себя на всю жизнь».

Многие мужчины пытались приглашать телефонисток на рандеву, хотя отыскать ту, чей голос очаровал, было нелегко, — на московской станции работала чуть не тысяча барышень. Однако известно, что настойчиво ищущий свой предмет непременно отыщет. В данном случае не просто восхитительную женщину с милым голоском, но и целое сокровище!

Страх над городом

Поздней осенью 1917 года в Москве нечасто говорили по телефону о нежностях, романтических чувствах. Больше — о хлебе насущном, которого становилось все меньше, нарастающей тревоге, о том, что власть Временного шатается все сильнее и грядут новые, неведомые времена.

Грянула Октябрьская революция, и над Москвой повис страх. Телефонную станцию в Милютинском заняли юнкера. Они приказали телефонным барышням отключить телефоны большевистских ревкома и полков. Женщины, слыша ошалелые голоса, густую матерщину и беспорядочную пальбу, сидели ни живы ни мертвы.

В 20-х годах появились первые автоматические станции, где телефонистки не требовались. Первая из них появилась в Кремле. Каждый обладатель «вертушки» имел свой трехзначный номер. У Сталина был 0-34. А у его товарища по партии Дзержинского цифры были как… у Джеймса Бонда — 0-07. Впрочем, они оба были агентами.

Телефоны, что умолкли давно

Со временем на автоматический набор перевели и простых абонентов. С 1930 по 1968 год московские номера представляли собой комбинацию букв и цифр. Они были шестизначные, например Д-2-12-34. Буква в начале указывала район: «А» — Арбат, «Б» — район Никитских ворот, «В» — Юго-Запад…

Количество номеров росло, столица перешла на семизначные координаты, и телефонные буквы ушли в историю. О них вспоминал Александр Галич: «Вьюга листья на крыльцо намела, / Глупый ворон прилетел под окно / И выкаркивает мне номера / Телефонов, что умолкли давно…»

Однако телефонистки, которых уже давно никто не называл на старинный манер телефонными барышнями, не ушли в прошлое. Они продолжали трудиться на периферии.

«Ну, здравствуй, это я!»

Телефонистки давно ушли в прошлое. А ведь, кажется, совсем недавно мы звонили на междугородную, заказывали другие города. Переживали, ждали, когда в трубке раздастся знакомый голос. Или любимый.

Как у Владимира Высоцкого:

«Девушка, милая, как вас звать?» — «Тома.

Семьдесят вторая». Жду, дыханье затая…

«Быть не может, повторите, я уверен — дома!..

Вот уже ответили. Ну, здравствуй, это я!..»

Сколько судеб проходило перед телефонистками, не счесть. Они не видели, но слышали, как люди встречаются и расстаются, ругаются и мирятся, радуются и печалятся. Женщины не видели тех, кто брал трубку и разговаривал, но хорошо их себе представляли.

Они радовались за тех, кому хорошо, жалели тех, кому плохо. Мысленно, конечно, молча. Ведь вмешиваться в разговор телефонисткам, конечно, не разрешалось. Но переживать, сочувствовать никто им запретить не мог…

Вот такая душевная была профессия.