«И все целуются, целуются, целуются…» Как в царской России отмечали Пасху и как пережил праздник советские времена

Волны пасхального звона

К вечеру в Страстную (Великую) субботу Москва затихала. Исчезали с улиц извозчики. Магазины, лавки запирались. Погружались в безмолвие улицы, переулки. Гасли огни в домах — жители отдыхали перед заутренней.

На дверях домов — буквы Х и В, изготовленные из дерева. В жилищах — порядок, все прибрано еще в Чистый четверг. Расставлены свечи и лампадки, на образах — веночки из розочек. В столовой на окошках — крашеные яйца, в корзинах — куличи, дышащие душистым теплом.

Часам к десяти вечера Москва оживала. Снова мелькали извозчики, появлялись на улицах горожане. Сначала — ручейки людские, потом целые реки лились к церквям и храмам. На ярко освещенной Соборной площади Кремля и вовсе было столпотворенье: многие москвичи хотели услышать благовест непременно там.

Анастасия Цветаева вспоминала: «Ночь была — как пещера: пустая, но полная ожиданием часа, когда прокатится над Москвой и Москвой-рекой первый удар колокола с колокольни Ивана Великого — и, кидаясь в его голос заждавшимся трепетом своих голосов, все колокола Москвы и всех московских окрестностей заголосят, заликуют неслыханным хоровым трезвоном, испуская в черную, как глухое сукно, ночь такое количество звуков, что, перегоняя все горелки детских игр и все симфонические концерты старших, перезванивая колокольным сияющим щебетом все колокольчики русских дорог и все весенние рощи, звуки, захлебнувшись собой, вырвутся из своего царства…»

А это строки другой Цветаевой — Марины:

Травку ласкают лучи, дорогая,

С улицы фраз отголоски…

Тихо брожу от крыльца до сарая,

Меряю доски.

В небе, как зарево, внешняя зорька,

Волны пасхального звона…

Вот у соседей заплакал так горько

Звук граммофона…

Патриархальная Белокаменная

«Гудит, дрожит, поет, заливается, переливается над Москвой неумолчный разноголосый звон всех ее голосистых колоколов… Стаи голубей, диких и любительских, носятся в голубой чистой вышине, сверкая одновременно крыльями при внезапных поворотах и то темнея, то серебрясь и почти растаивая на солнце... Как истово-нарядна, как старинно-красива коренная, кондовая, прочная, древняя Москва… И все целуются, целуются, целуются… Сплошной чмок стоит над улицей: закрой глаза — и покажется, что стая чечеток спустилась на Москву… Воздушные шары покачиваются высоко над уличным густым движением на невидимых нитках разноцветными упругими легкими весенними гроздьями… Пасхальный стол, заставленный бутылками и снедью. Запах гиацинтов и бархатных жонкилий…»

Как красочны слова, как образны метафоры! Рассказ Александра Куприна «Московская Пасха» не только с чувством читается, но и ясно видится. И явилась пред нами патриархальная Белокаменная — шумливая, гудящая, повеселевшая.

Солнце улыбается с небес, тысячи улыбок красят весенний пейзаж. Радуют глаз новизна, свежесть одежд. Приобретал народ обновки загодя, держал в шкафах, сундуках и принарядился к торжеству: женщины облачились в разноцветные московские ситцы, кашемировые платки, мужчины — в косоворотки, темно-синие поддевки.

Все расположены друг к другу, обнимаются: «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!»; «Где заутреню стояли?» — «У Спаса на Бору. А вы?» — «Я — у Покрова в Кудрине».

Никто никуда не торопится. Все степенны, обходительны. Слова, вылетающие из уст, — верные, душевные. На прощанье кланяются, наказывают: «Заглядывайте в гости при возможности». И слышат в ответ: «Вы нас тоже не забывайте».

По Москве нетвердым шагом

Празднование Пасхи затмевало все прочие торжества. Всю неделю стояли фабрики, заводы, чиновники не ходили в присутствие. Москвичи прямо с утра Светлого Воскресенья ходили по гостям — к родным, приятелям — христосоваться, дарить и получать презенты, яйца, открытки.

На посиделки не было времени, и потому визитеры обычно не садились, а выпивали и закусывали, стоя у изобильного стола. Примерный график господина К. был таков: с Тверской ему надо было отправляться на Тверской бульвар. Оттуда идти на Большую Никитскую, с нее — на Малую. Дальше, уже заметно шатаясь, в Столешников и на Дмитровку. Потом надобно… Тут память-то и отшибло, потому что начинал с малаги, продолжил анисовой, коньяком, усугубил хересом, померанцевой и чем-то еще — крепким, пахучим…

Гость, явившийся в первый дом принаряженным, словоохотливым, на последнем визите уже больше молчит и посматривает на всех исподлобья. Галстук съехал набок, волосы растрепаны. И, кажется, никого не узнает да и вообще забыл, какой нынче день.

У магазинных прилавков, как грибы осенью, торчат разноцветные шляпы и шляпки, а также картузы, фуражки, платки, шевелюры, лысины. Ассигнации летают как птицы, покупатели берут всего помногу, хоть и цены вздулись неимоверно. Пролетки и экипажи прогибаются от корзин и свертков со снедью, бутылок. В трамваях пахнет всем продуктовым ассортиментом Москвы.

В трактирах, ресторанах все столы заняты. Половые бегают как ошпаренные, шатаясь от тяжеленных подносов. За Великий пост народ изголодался и потому ест от пуза. Выбор богатейший: икра всех видов, осетры, стерляди, куры, индейки, утки, гуси, ветчины, сыры. И, конечно, куличи.

Зажиточные господа не жадничали, делились с бедными. Потчевали слуг, выставляли во дворы бесплатное угощение для нищих и странников. По православному обычаю грешно было оставлять голодных на Пасху.

Незабываемая ночь

Большевики жестоко боролись с религией. Верующих сажали в тюрьмы, гноили в лагерях. Однако репрессии не помогали. Храмы заполнялись, службы шли, песнопения раздавались. Прохожие оглядывались, со слезами крестились…

На Пасху 1936 года инспектор по делам культов, некто Новиков, сообщал секретарю Моссовета, некоему Карпову: «В ночь с 11 на 12 апреля с. г. мною было произведено обследование 10 крупнейших культовых зданий Фрунзенского, Кировского и Бауманского районов города Москвы. В это время в церквах производилось отправление пасхального религиозного обряда. Все без исключения здания культа были набиты верующими, прилегающие к зданиям дворы и церковная территория также были забиты народом. В некоторых случаях — как церковь Богоявления на Елоховской площади (Бауманский район) — ввиду скопления публики на улице было прервано на 15-20 минут трамвайное движение; такое же явление наблюдалось на улице Герцена у церкви Малого Вознесения (Краснопресненского района)…»

Тяжелой выдалась Пасха 1942 года. Немцев только отогнали от Москвы — город приходил в себя, переводил дух. Однако верующим было позволено нарушить комендантский час и заполнить церкви. Они брели к заутрене в полном мраке, с тревогой прислушиваясь, не появятся ли в небе вражеские самолеты. Но, к счастью, вокруг было тихо.

Свидетель той незабываемой ночи поведал, с какой радостью изнуренные невзгодами и несчастьями люди ступали под высокие своды храма и зажигали свечи перед образами. Едва святитель начал петь пасхальный тропарь, как весь собор с упоением подхватил: «Христос воскресе! Христос воскресе!»

Даже в блокадном Ленинграде во время Великой Отечественной праздновали Пасху. В 1942 году праздник прошел под грохот канонады. Немцы обстреливали город и бомбили городские храмы. Однако праздничное богослужение все же состоялось — ранним утром, когда варвары немного угомонились.

Вернувшийся праздник

Пришла новая Пасха. Праздник вернулся с приходом новой власти во всей полноте. И снова заполняются храмы, а пасхальное патриаршее служение теперь могут увидеть верующие не только в каждом уголке нашей страны, но и в любой точке мира. Был бы только интернет, чтобы запустить трансляцию из храма Христа Спасителя.

Православные верующие уже абсолютно открыто собираются за пасхальным столом семьями. Они и сегодня пекут куличи по рецептам, оставшимся от бабушек и прабабушек. Но теперь праздничное угощение можно запросто купить в ближайшем магазине или заказать с доставкой на дом.

В этот день снова на улицах слышно: «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!» И хорошо, что уже мало кто помнит, что когда-то это было невозможно и опасно.