«Я смиренный, могу приспосабливаться, терпеть». История россиянина, переехавшего в маленькое дагестанское село

«Почувствовал, что это тоже чья-то родина»

В Москве у меня была работа. Я снимал хорошую квартиру, хоть и задрипанную. На первом этаже в центре Москвы — это шикарно, причем за небольшие деньги.

Я много где жил в Москве. Сначала у товарища, который меня приютил, три месяца в Кунцеве. Потом некоторое время на Преображенской площади. Потом долго на Профсоюзной, это тоже очень хороший район, кстати. И под конец жизни московской — в районе метро «Маяковская», «Белорусская».

Я впервые почувствовал Москву, когда увидел, как соседи вечерами собираются во дворе на Тверской. Впервые почувствовал, что это тоже чья-то родина, что ее можно любить. Вот она настоящая, как будто местечковая.

Хочу вернуться в Москву. Но не сейчас. В этом году точно нет. Я вообще думал, когда приезжал в село, три года побуду здесь, а потом посмотрим, потом уеду скорее всего. А сейчас я приезжаю в Москву, и там... серо, что ли.

«Мне как-то было мало этого»

В московской жизни такая монотонность была... В момент тщеславия мне хотелось больше активности в творческой, литературной жизни, а этого не было. Хочется и философом оставаться, и человеком, и поэтом быть, и знаменитым, а это все не бывает вместе.

Я писал раз в неделю театральные рецензии. Назывался театральным критиком. Я стеснялся этого немного, потому что у меня нет образования. Я всегда боялся и сейчас боюсь, что какие-нибудь профессионалы, театральные деятели будут надо мной смеяться. Но, с другой стороны, все хорошее рождается в пограничье, на границе чего-то. В принципе, у меня есть вкус к театру, искусству.

Я не был театральным критиком, каким принято быть, но мои тексты интересно читать. Я писал с точки зрения простого зрителя, так сказать, из зала. Посещал театры, посещал литературные мероприятия.

Еще работал в магазинчике частном. За статьи-то мало дают... В магазине я всю жизнь московскую работал, за что спасибо его хозяину. Я мог большой отдых себе брать. В последний раз я там получал то ли 15, то ли 20 тысяч. Но я заходил на работу на несколько часов. Так что меня не напрягало. Еще работал помощником директора компании «Живая классика». Тоже был не привязан ко времени. Там я получал 25000 в месяц.

Но мне как-то было мало этого. Подступало похожее на депрессию состояние.

«Сила не в слове, а в намерении»

У меня в ту пору абсолютное безволие было. Я думаю, что человек, когда не знает, что делать, должен ничего не планировать, плыть по течению. И я решил опустошиться, что ли, отдаться судьбе. И, естественно, какие-то варианты вдруг пришли...

В разговоре с приятелем я признался, что уехал бы куда-нибудь далеко-далеко. Хоть на север, хоть в горы, но такого места нет. И он мне сказал, что есть такое место, где-то на границе с Грузией, в аварском селе. Мол, можно туда уехать работать учителем. И я решил туда устроиться. Заехал попрощаться со своим селом, Цналом. И тут местный директор мне сказал: «Почему бы тебе не к нам?» Я говорю: «Ну, не знаю». И он повез меня устраивать в свою школу.

«Я не совсем экзотичный»

Я живу сейчас в родительском доме. Он одноэтажный, в нем четыре комнаты, душевая и веранда такая длинная. Планировался он как двухэтажный, для моего отца и его брата. Дядя женился под Воронежем и живет там. Поэтому дом остался нашему отцу. А второй этаж так и не построили.

У меня большая комната. Я себе сделал в углу кабинет. Там ноутбук. А напротив спальня и диван. У окна печка — это не камин, печка для дров, но сейчас приспособлена под газ. Так что тут всегда тепло. А в другие комнаты я меньше захожу, они только для гостей.

Комната, в которой я сейчас, была полностью расписана моими стихами. И гостям я разрешал писать на стенах. И вот на прошлой неделе приехали сестры. Там старые обои были, совсем старые. Мы 20 лет назад с мамой еще их клеили. Сестры мне наклеили новые обои. Сейчас надо снова это все расписать, испортить труды (смеется).

Я не совсем экзотичный, лампочку вкрутить могу. Гвозди забивать умею, но не люблю. Мне время на это не хочется тратить.

Когда я приехал, здесь не было газа, воды. Мне братья и сестры газ, воду провели через год. А я был готов жить в условиях, где мне придется топить печь самому. Я смиренный, могу приспосабливаться, терпеть. Но мне не приходилось терпеть, мне кажется. Потому что всегда добрые люди находятся, которые тебе вдруг делают то, о чем ты не догадывался.

«Мир изменился, я изменился»

Мобильной связи в Цнале нет. Местами только — на холмиках. Есть интернет-связь. Интернетом я часто пользуюсь. Смотрел, например, недавно британский сериал «Ярмарка тщеславия». Я знал нашу советскую версию. У Малого театра есть аудиопостановка конца 1950-х годов. Я ее часто слушал, там мои любимые актеры — а тут вдруг увидел этот сериал. Мне он, кстати, тоже понравился.

Спектакли мне разные нравятся. Я очень люблю Малый театр определенного периода — 1950-е годы. И до 1950-х. Потом все меньше и меньше...

Я не умею долго на чем-то одном сосредоточиваться. Не получается уже. Сейчас, видимо, мир изменился, я изменился. В соцсети часто поглядываю. Это плохо, по-моему, от этого надо отвыкать.

У нас время от времени свет отключают, и в эти дни я становлюсь снова читателем, читаю какие-то хорошие книги. И думаю: чаще бы выключали!

«Не сплетни, но близко»

В разных местах время течет по-разному. В маленьком пространстве времени много становится вдруг. В большом городе времени не хватает всегда.

Мне нравится жить в селе. Вообще жить нравится, если честно. А в селении, прежде всего, свобода. И деньги не нужны на каждом шагу. Меньше с деньгами имеешь дело. Здесь лишний раз не напоминает жизнь, что у тебя их нет. А в городе постоянно сталкиваешься с этим.

Плохо, что в селе нет театра. И, если говорить о нашем селе, тут дорога плохая. Такси до районного центра стоит 1000 рублей из-за плохой дороги. Причем доехать до соседнего село, где асфальт, — 250 рублей, а оставшиеся 5 километров стоят 700 рублей.

Еще плохо вот что: обычно в маленьких обществах так бывает... не то что сплетни, но близко к сплетням. Впрочем, если не обращать внимания, то это ничего, терпимо. Хотя тут родственные отношения очень много значат. Ты — не ты, ты — представитель какого-то рода.

«Буллинга не было, просто жил себе в одиночку»

Мы с семьей переехали в Махачкалу, когда мне было девять лет. Я переходил во второй класс. Отцу дали квартиру, он геологом работал. Я помню эту тоску, связанную с переездом. Видимо, я село тогда еще полюбил, не знаю. Утром просыпался с заплаканными глазами, хотя вся семья у меня там была. Какая-то тоска меня мучила по свободе этой. Но я и не сельский на самом деле житель. И не городской какой-то...

Махачкалу я так и не полюбил. Вот сейчас немного люблю, там очень красивые люди. Иногда. Некоторые дни бывают прямо средоточие красоты. Вот это я признаю. И очень вкусная еда тоже. А так я ненавидел Махачкалу. И школу ненавидел. У меня не сложилось со школой. Отщепенцем был. Буллинга не было, просто я жил себе в одиночку и думал, когда это все закончится.

Я не знал русского языка тогда. Молчал три года целых — со второго по пятый класс. Боялся неправильно сказать и на уроках не отвечал, только письменные задания делал и стихи наизусть учил. А стихи-то заготовленные, там не от себя говоришь, поэтому я не боялся. Я дома составлял рассказики тем языком, которым овладел уже. И, думаю, что стихи начал писать для преодоления какого-то, преодоления немоты.

Когда я впервые заговорил, все удивились. Это было смешно. Я попросил клей на уроке труда. К нам пришел мальчик, который не знал, что я не говорю. Он мне сказал — попроси у того-то клей. И я был в безвыходном положении, не мог сказать ему, что не разговариваю. Поэтому мне пришлось попросить этот клей... Одноклассники были в шоке, что я заговорил. Вот с тех пор я и разговариваю.

«Нравится ли мне учить? Нет, совсем нет!»

После 10 класса я в армию пошел. В Риге служил, очень люблю этим хвастаться. Тогда же еще Советский Союз был, последние его годы. Я там подружился с одним местным мальчиком и у него жил несколько дней после службы. Почти ничего не помню, кроме шоколадного запаха от кондитерской. И помню кофе у них, которого в Советском Союзе не было. Кофе у них продавался в пачках, стоил 20 рублей.

После армии поступил в Дагестанский государственный университет, на иняз, там проучился три года. Потом оставил это все и поехал в Москву в Литературный институт поступать. Я вообще не думал никогда возвращаться к английскому языку, не учил и не практиковал, когда была возможность. И тут вдруг опять стал учителем английского языка. .

У меня две ученицы решили поступать на иняз. Это с учетом того, что они раньше не изучали язык, они начали учить его вместе со мной. Одна из них получила четверку. Это очень большой успех, радость и для меня, и для нее.

Нравится ли мне учить? Нет, совсем нет! Все думают, что я балдею от этой работы, потому что часто пишу в своем блоге про детей. А я знаете, что люблю? Каждый ребенок открыт миру и у него столько надежд, планов на жизнь — вот это ощущение мне нравится. Я как будто прикасаюсь к этому, могу хоть чем-то помочь им, вселить веру. Само преподавание — нет.

«Я не учитель. Я поэт»

Я совсем не учитель. Единственное, что я могу сказать, что я поэт. Некоторые могут над этим посмеиваться, я и долго стеснялся этого слова на самом деле, не решался говорить. Но сейчас я могу сказать: я — поэт, и мне нравится быть поэтом. Просто я мало пишу. Все время что-то собираюсь сделать, но не довожу до конца. Нужна сила воли и целеустремленность, которых у меня нет.

Не могу сказать, что мне тяжело пишется или легко. Если я сейчас сяду, то написать что-то мне несложно. Другое дело, что не хочется писать лишь бы написать. Есть такое правило: если можешь не писать, не пиши. И вот я поверил в эту формулу и стал не писать. Могу не писать и не пишу! Но вдохновение может обидеться и уйти. Вдохновение нужно воспитывать.

Любимые стихи — наверное, те, которые ты с юности помнишь. Для меня это какие-то стихи Анненского, Цветаевой. Серебряный век. Все любят Серебряный век. Ахматову, Мандельштама, Георгия Иванова тоже очень люблю.

Еще для меня важна тема суфизма. Суфизм, которым я увлекался очень долго, — это поэзия, мистика, некоторый образ жизни и образ мысли. Впервые я познакомился с суфизмом в 24 года, открыл книгу одну, стал читать и такое родство нашел. Это очень интересный образ жизни, аскетичный. Какой жизнью я сейчас, в принципе, и живу.