«Москва - город, в котором я родился, а Родину и родителей не выбирают»
Российский актёр театра и кино, режиссёр и сценарист Александр Стриженов родился и вырос на Арбате, который был в 80-х оплотом московской интеллигенции. Теперь эту пешеходную улицу, заваленную матрёшками и прочими народными сувенирами, трудно представить без приезжих, к которым акётр испытывает несправедливое чувство раздражения. А ещё он недоволен бесконечными пробками, в которых тонет современная столица, и высокой загазованностью. Но Стриженов пока настроен оптимистично и надеется, что рано или поздно все московские проблемы будут решены.
Раньше я больше, чем сейчас, любил гулять по Москве. Того города уже не осталось. Но я по-прежнему люблю арбатские переулки, в которых родился и вырос. Мы с друзьями, будучи студентами театральных вузов, конечно, горланили песни под гитару. В 80-е годы нас, местных ребят, защищали от приезжих хулиганов грузчики всех арбатских магазинов. Была такая связь поколений через пиво и портвейн. Мы, юные московские мажоры, давали всегда лишние 20 копеек дядькам, у которых уже с утра «горели трубы». И эти грузчики защищали нас вечером, если к нам приставали хулиганы. Иногда приходилось пускать в дело ломы и топоры. Ребята, между прочим, приезжали на Арбат из Люберец. С цепями и кастетами. Дикие времена были в жизни каждого города, и с какой-то периодичностью они повторяются. Но наши 80-е под защитой доблестной милиции были детским лепетом по сравнению с расцветом бандитизма в 90-х годах.
Теперь Арбат - пешеходная улица с матрёшками и шапками-ушанками, и его трудно представить себе без приезжих. Я отношусь к ним нормально. И когда испытываю раздражение, пытаюсь его в себе давить, потому что оно несправедливо. Это чувство недостойное интеллигентного человека. Москва – мировая столица. Она притягивает, как магнит. Нью-Йорк и Париж также полны приезжих, как бы это ни раздражало коренных ньюйоркцев или парижан. Город меняется, как любой живой организм. И, может быть, это не слишком этичный пример, но если у организма слабый иммунитет, значит, он не справляется с микробами, и они его разрушают. И все претензии – к себе. И если Москва под воздействием приезжих поменяла не их, а свой вид, то, значит, с точки зрения иммунитета, она оказалась не достаточно сильным городом.
Ремонт в Москве, который был этим летом, мне, как и большинству москвичей, конечно, не нравился. Гостям столицы вообще невозможно было посмотреть город из-за строительных заборчиков. Но я недавно понял: для того, чтобы город не захлебнулся в пробках, надо действительно выдавить весь личный автотранспорт с его улиц и сделать жизнь водителей невыносимой, и надо не расширять, а сужать проезжую часть, увеличивать никому не нужные тротуары и строить велосипедные дорожки в городе, где лето три месяца в году, и который загазован так, что на велосипеде я бы не рисковал по нему ездить. Выдавить личный транспорт с улиц – наверное, правильное и единственно возможное решение проблемы, потому что город останавливается и захлебывается в пробках. И если у нас будет такая же удобная, широкая и доступная сеть такси, как в тех же Нью-Йорке и в Париже, мы сами откажемся от личных автомобилей, потому что ты не сможешь никуда приехать и нигде припарковаться. Я знаю огромное количество очень состоятельных людей и в Нью-Йорке, и в Париже, которые не имеют личных автомобилей. И прекрасно себя чувствуют. Для такого количества машин Москва не предусмотрена. Да и ни один город мира, который построен с нуля, не будет располагать возможностями ездить на личном транспорте каждому своему обитателю. Рано или поздно мы это поймем. Но это будет большой болезненный переход. Я не знаю, на какой период времени он растянется.
Если говорить о Москве в двух словах, то она – город, в котором я родился, а родителей не выбирают.