Москва — моё гнездо

Сегодня всё наше внимание — российскому писателю и литературоведу Виктору Ерофееву. Он радуется, как мальчишка, вспоминая дворовое детство на Маяковке. Его переполняют эмоции и воспоминания о Москве пятидесятых, которая оставила неизгладимый след в его душе. Но и к переменам в городе, оказывается, писатель приспосабливается довольно быстро.

У меня было счастливое детство, которое раскололось на два счастливых детства: счастливое сталинское детство до 1955 года, то есть это было детство семьи, где мой папа - Владимир Иванович Ерофеев, работал помощником Молотова по внешнеполитическим делам, был достаточно высоким чином в Министерстве иностранных дел и в Кремле, а также он был официальным переводчиком Сталина с французского языка. То есть папа был на самом верху, поэтому мы жили в центре Москвы, в сталинском доме, которые строили немцы. У нас были машины, два шофера, няни и дачи. А после 1955 года моё детство было в другом родном мне городе – в Париже.

Пятачок Маяковки и сад Аквариум, где сейчас находится театр Моссовета, это моя малая родина. Наши окна выходили на улицу Горького и во двор, так что я всегда был в курсе всех событий, происходящих на улице. Тем более, что наш двор всегда был полон всяких черных машин. Нашими соседями были Фадеевы, Власик, Подцероб. И, конечно, все дети этих чиновников дружили между собой. Мы, как все послевоенные дети, любили играть в войнушку, немцами никто быть не хотел, поэтому часто возникали споры. Конечно, мы шалили, ругались, дрались. Но ввиду специфики нашего двора, его необычности и элитности, у нас было велико чувство ответственности. Двор воспитал во мне прямо противоположное тому, что обычно воспитывает двор. Хотя, вспоминая свои первые годы в московской школе №22, понимаю, что несмотря ни на что, мы не очень сильно отличались от всех остальных московских мальчиков и девочек. Наша школа стояла напротив Пушкинской площади, на месте старого кладбища. Во дворе кладбище было вообще разрыто. И мы, на переменах, гоняли в футбол…. человеческими черепами. Были маленькие, глупые, просто не отдавали себя отчета, что творим. Тем более, что костей и черепов во дворе школы было полно. А еще мы были полны непонятной классовой ненавистью, и когда мимо нас проходил какой-нибудь мужчина с революционной бородкой и в шляпе, мы обязательно кричали ему вслед «шляпа», считая, что это страшное ругательство. Кстати, эту же школу закончил Буковский. Мы уже известными людьми как-то встретились с ним в Кембридже, и случайно выяснилось, что мы учились у одних и тех же учителей, только он был постарше, поэтому мы друг о друге тогда ничего не знали.

Ещё в Москве для меня всегда была очень важна станция метро Маяковского, с великолепной мозаичной росписью Дейнеки. Не знаю почему, но особым шиком считалось именно на этой станции запускать по стенам пятикопеечные монеты, что мы с радостью и делали. Еще я до сих пор хорошо помню лицо дежурной по станции. Мне казалось, что пройдет вся моя жизнь, а эта тетя будет вечной, она вечно будет делать отмашку поездам, отходящим от станции.

Вот такая моя Москва, моё гнездо. Москва пятидесятых оставила во мне неизгладимые впечатления. Я коренной москвич, люблю эту невероятную эклектику, мешанину и переплетение культур. И я не противлюсь тому, что Москва меняется, развивается, идет в ногу со временем. Я продолжаю ее искренне любить.