Москва до москвичей

Слово «Москва» жители столицы узнают вскоре после слов «мама» и «папа», и мало кто сразу задумывается о его происхождении. Уже впоследствии у некоторых людей возникает интерес относительно истоков этого названия, и тут выясняется, что толком этого никто не знает.

Понятно, что слово «Москва» древнее, оно гораздо старше одноименного города. Лингвисты не сомневаются, что изначально это был гидроним, то есть, название реки, а уже потом перешел на название места и города, когда тот был основан. Некоторые ученые считают, что название это славянское, другие уверены, что оно происходит от народов, живших здесь до появления в этих местах славян-вятичей.

МОСЛЕНТА собрала наиболее популярные из существующих в современной науке версий и предлагает их своим читателям. Для начала вспомним, кто же жил на московских землях до переселения сюда славян.

«Я хрома!». От мифов к науке

Первыми известными нам обитателями этих земель, которые жили здесь оседло и внесли ощутимую сегодня лепту в историю нашего города, стали представители дьяковской археологической культуры.

В любом учебнике по истории Москвы вы найдете сведения о том, что они жили здесь примерно с VIII века до нашей эры и примерно до V — VII веков нашей эры, то есть до появления здесь славян. Датировки могут разниться на сотню-другую, но это предмет дискуссий узких специалистов. Археологам, да и просто любителям истории, известны более полусотни «дьяковских» городищ по берегам Москвы-реки в Кремле (на Боровицком холме), Лужнецкой излучине, Кунцево, Филях, Сетуни, Химках, Тушино, Нижних Котлах, Капотне и других. Это только в пределах столицы, по области их гораздо больше.

Название эта культура получила в честь первого хорошо исследованного Дьяковского городища в Коломенском, а первооткрывателем ее принято считать Зориана Доленга-Ходаковского. В 1819 году в журнале «Вестник Европы» он опубликовал статью под названием «Разыскания касательно русской истории», где впервые заговорил о древних поселениях Москвы и округи.

Правда, автор считал их древнеславянскими, но нужно делать скидку на уровень развития исторической науки того времени. Главное — Ходаковский был первым, кто не только нашел и описал городища, но и провел раскопки (пусть и разовые) на подобных памятниках. Ну а общая характеристика археологической культуры впервые была сформулирована Александром Спицыным в 1905 году.

Здесь стоит отметить, что в то время (к 20-м годам XIX века) в Российской Империи проснулся нешуточный интерес к ранней истории страны. Отчасти, на почве развития письменной исторической традиции — как раз тогда вышла «История государства Российского» Николая Михайловича Карамзина, а отчасти на волне патриотического подъема, вызванного триумфом в войне 1812 года. Но в традиционном историческом повествовании нашлась масса лакун, которые скудные письменные источники не могли прояснить.

Одним из таких очевидных «темных пятен» оказались непонятные названия на карте исконно русских земель, в том числе вокруг Москвы. Само название города и реки, а также такие название как Яуза, Яхрома, Икша, Лама, Истра, Шоша, Руза, Нара и многие другие явно имели не славянское происхождение. В то же время, рядом была масса вполне понятных топонимов и гидронимов – Неглинка, Каменка, Песочня.

Для иллюстрации возникшего интереса приведем еще одну публикацию из журнала «Вестник Европы». Речь в ней идет об этимологии названия реки Яхрома, которая объясняется следующим образом: вроде как жена князя Юрия Долгорукого, сопровождая мужа на охоте, при переправе через реку оступилась и воскликнула «Я хрома!». Отсюда и название.

Конечно, такую гипотезу иначе, как историческим анекдотом, не назовешь, но кроме дилетантов были и ученые, которые старались найти истину. Посему интерес к материальной культуре, которая могла дополнить письменные источники, был вполне закономерен.

«Дьяковцы» или «протодьяковцы». Финно-угорский след.

Сейчас мы достаточно много знаем о «дьяковцах», хотя еще недавно сведения были сумбурными и отрывочными. Традиционные представления о «дьяковцах», которые сложились к середине прошлого века и кочуют из учебника в учебник, вкратце таковы.

Чаще всего представители этой археологической культуры селились вдоль берегов крупных рек, на полуостровах или излучинах, которые удобно было отгородить рвом и валом, порой с частоколом из заточенных бревен. Поселения были небольшие, видимо, в них жил отдельный род — большая и разветвленная патриархальная семья или несколько родственных семей.

Жили они в прямоугольных строениях длинной до пятнадцати метров и шириной в три-четыре метра. Их принято именовать «длинными домами». Здания были перегорожены и делились на теплые (отапливаемые открытыми глиняными очагами) части и холодные. Каркас делали из вбитых в землю бревен, стены были плетеные, возможно, обмазанные глиной и утепленные шкурами или дерном. Двускатная крыша поддерживалась деревянными столбами. Пол засыпали песком, местами обмазывали глиной и покрывали растительным материалом вроде циновок. О мебели ничего не известно — видимо, она была деревянная и до нас не дошла.

Основным занятием было примитивное земледелие, охота и рыболовство. Разводили и домашний скот. Железных вещей в слоях раннего времени (до рубежа новой эры) немного, превалировали деревянные и костяные орудия труда, а посуда и сосуды были сделаны из глины. Обработка керамики довольно примитивная — «текстильная» (заготовку оборачивали в ткань, отчего на глине оставались отпечатки «сетки») с характерным «гребенчатым» орнаментом.

Судя по тому, что примерно половина находимых костей принадлежит диким животным, охота играла важную роль в жизни людей, а находки стрел с тупыми наконечниками свидетельствуют о промысле пушного зверя. Правда, кому охотники сбывали добытые шкурки, остается загадкой — у соседних народов с этим добром вроде бы проблем не было. Возможно, шла опосредованная торговля с более дальними странами, о чем могут свидетельствовать единичные находки, связанные с римским кругом вещей. Любопытно, что среди находок на городищах много костей бобров — видимо, тогда в наших местах они были чрезвычайно многочисленны.

Внешний облик дьяковцев остается загадкой — своих покойников они сжигали. Есть лишь несколько отдельных находок, но этого мало. Судя по типологии орудий труда, керамике и названиям гидронимов, дьяковские племена относились к финно-уграм. Соответственно и говорили они на языке этой группы.

По мнению лингвистов, вероятнее всего, это была разновидность Мокшанского, Мещерского или Муромского языка, ныне утраченных. Отсюда сложности в точной интерпретации некоторых угро-финских гидронимов: происхождение и корни вроде бы очевидны, а точной расшифровки-перевода дать не удается. Кстати, заметьте, до нас дошло много гидронимов — названий рек, а вот угорских топонимов — названий местности — мы почти не знаем.

Одна культура — две культуры

Итак, к середине прошлого века в исторической науке сформировалась вполне очевидная картинка: славяне пришли в московский регион на рубеже первого-второго тысячелетия нашей эры и мирно ассимилировали более отсталое и малочисленное местное финно-угорское население. Отсутствие разрушений и пожаров на дьяковских городищах тоже и наличие финских гидронимов стало легко объяснимым — при мирном сосуществовании пришельцы принимали местные названия.

Однако все оказалось не так просто. По мере изучения предмета и развития науки в целом вопросов становилось все больше, и к последней четверти ХХ века ученых утвердившаяся картинка совсем перестала удовлетворять.

Во-первых, лингвисты доказали, что значительная (а местами преобладающая) часть гидронимов имеет не финно-угорское, а балтское происхождение. Здесь нельзя не упомянуть работы выдающегося лингвиста, академика Владимира Николаевича Топорова, который внес огромный вклад в изучение этого вопроса.

Во-вторых, археологи смогли выделить как минимум две (а то и три) стадии развития дьяковской культуры, которые коренным образом отличаются друг от друга. Это стало возможно благодаря новым методам датировки и комплексным исследованиям последних десятилетий, которые еще продолжаются. Но некоторые специалисты уже сейчас готовы ставить вопрос о делении дьяковской культуры на две самостоятельные археологические культуры, и не без оснований.

Видимо, «перелом» в жизни «дьяковцев» наступил примерно на рубеже новой эры. В это время «длинные дома» сменяются небольшими квадратными в плане бревенчатыми домами-полуземлянками. Пол в них, как и раньше, был песочный или глиняный, покрытый растительным «утеплителем», посредине дома находился очаг. Костяные и деревянные орудия труда уступают первенство железным, причем, металлургия сразу делает качественный скачок вперед.

Появляются вещи связанные со сложным металлургическим производством, выплавкой металла и даже тонкие ювелирные украшения. Выделяется специфический набор женских украшений, ранее на этой местности не характерный. Меняется тип керамики — примитивную «гребенчатую» сменяет лощеная, то есть затертая до блеска золой, как бы полированная. Условные ограды поселений, которые создавались для ограничения собственного скота и защиты его от хищников, сменяются реальными оборонительными рвами и валами.

В находках появляются совершенно новые артефакты, например, грузильца «дьяковского» типа, ставшие с этого времени визитной карточкой культуры. Возрастает роль земледелия, которое, видимо, становится основным источником пропитания. Это связано с качественным изменением орудий труда, прежде всего, появлением железных топоров для рубки леса и более сложных сельскохозяйственных приспособлений.

Эти перемены можно назвать революционными, и не случайно все больше ученых склоняется к тому, что связаны они не с неожиданным прогрессом, а со сменой населения — полной или частичной. Причем, скорее всего, можно говорить о возвращении на нашу территорию носителей балтской культуры и языка, с одновременным вытеснением угро-финских племен на восток или частичной ассимиляцией их.

Во всяком случае, придерживающихся именно такой точки зрения ученых становится все больше, что понятно: практически все изменения в материальной культуре дьяковцев позднего периода (керамика, металлургия, ювелирные украшения и т.д.) имеют западные аналогии.

Если же говорить о причинах подобных сдвижек, то стоит вспомнить, что речь идет о времени, которое именуют эпохой великого переселения народов. В последние века перед условным рождеством Христовым на европейском северо-востоке начались миграционные волны, от которых как круги по воде пошли движения другие народы. Через некоторое время аналогичная ситуация приведет и к переселению славян на наши земли.

Балтский след

Новый взгляд меняет общепринятое отношение к этническому происхождению населения нашего края в дославянскую эпоху. Возможно, что на территории Москвы славяне прямо и не контактировали с уграми, связь эта была опосредованной через балтов.

Кстати, отчасти это подтверждается археологически, ибо между последними следами первоначальных «дьяковцев» и первыми находками бесспорно славянских артефактов несколько столетий, которые ученые именуют «темными веками». Это всегда смущало исследователей, но приходилось делать скидку на недостаточную изученность археологического материала.

«Балтская» версия многое проясняет, тем более, что на периферии Московской области (особенно западной) жизнь не замирала. К тому же, балты этнически гораздо ближе к славянам, так что в некоторых случаях можно говорить о сложностях в трактовках конкретных памятников. Впрочем, пока это дискуссионные вопросы, и специалистам еще предстоит окончательно расставить точки над «i».

В московской топонимике угры и балты сохранились примерно наравне. Рядом с балтскими по названию Рузой, Яузой, Нарой, Истрой, Дубной текут вполне угорские Воря, Яхрома, Икша, Молокча. До сих пор ученые спорят о происхождении названий Ловать, Пола, Тосно, Цна, Нарва (или Нарова), Пейпус, Вашка, Вейна и даже, страшно подумать, Волга. Впрочем, это не мешает нам считать последнюю Великой Русской рекой.

Но вернемся к топониму Москва. Если говорить о дославянских версиях, то их две —соответственно, фино-угорская и балтская. Каждая имеет своих приверженцев. Поклонники угорского происхождения переводят его по близкому созвучию как «мутная вода». К апологетам этой версии можно отнести, например, знаменитого историка Василия Ключевского. А уже упоминавшийся академик Топоров видит балтийские ассоциации, совпадающие по значению названия: болотистая, слякотная река, сырая местность. Эта версия сейчас наиболее популярна.

Интересны и исследования советских лингвистов Сергея Обнорского, Григория Ильинского и Павла Черныха, которые отстаивают славянское происхождение слова Москва. Солидерен с ними был и польский славист Тадеуш Лер-Сплавинский. Ученые выдвинули гипотезу, что в глубокой древности существовало общеславянское слово с корнем «моск», что значило «быть вязким, топким».

В русском языке к словам с этим корнем относились «москоть» с производными «москотильные» (влажные). Отсюда же «мозглая», «промозглая» (сырая, дождливая) погода. Интересно, что реки со сходными названиями протекают и в западных славянских землях: Москава в Польше, Московка (Московица) в Белоруссии. Таким образом, Москва (первоначально Москы), если следовать этой теории, происходит от древнеславянского «влага».

Итак, единой точки зрения современная наука пока не сформировала. Но ученые трудятся, процесс познания не останавливается и возможно, когда-нибудь мы узнаем точное происхождение слова Москва. Впрочем, незнание некоторых нюансов нисколько не мешает нам любить свой город.