«Мы были худющие, а немцы — с откормленными лицами» Что вспоминают о войне пережившие ее москвичи

«Помню, мы решили сбежать на фронт»

Леонид Абрамсон:

Сейчас это уже Москва, а в 1933-м, когда я родился, место, где жила наша семья, называлось городом Бабушкиным. Хотя какой это город! Расскажу про наш двор на улице Разина. В нем стояло два самых примитивных двухэтажных дома, в каждом — по два подъезда. Мы жили в коммунальной квартире, занимали одну комнату, в двух других обитали наши соседи. Никаких удобств! Общая кухня, вода — на улице в колонке, туалет — двухочковый во дворе, отопление — печное, дровами. И это несмотря на то, что статус у моего отца был довольно приличный: он работал в Наркомате продовольствия и рыбной промышленности начальником главка капитального строительства.

Нас было четверо: папа, мама, я и мамина мама, моя бабушка. И все мы помещались в 25-метровой комнатке.

Да, еще в нашем дворе стоял большой стол, за которым иногда собирались все соседи, чтобы отметить какой-нибудь праздник. И были сараи, в которых у каждой семьи хранились дрова. А мы держали еще и кошерных кур для бабушки, которая была человеком сильно верующим.

В самом начале войны, в июле 1941 года, всех нас эвакуировали. Сначала в Сталинград, где мы жили до тех пор, пока к нему не стали подходить немцы. Затем в трюме теплохода нас перевезли в Астрахань. А уже оттуда в товарных вагонах переправили в Новосибирскую область, в Барабинские степи.

Всю дорогу была жуткая неразбериха. Однако в Астрахани с нами произошло настоящее чудо: мой папа повстречал там своих родителей, которые бежали от немцев из Украины! Более того, отец каким-то образом сумел договориться, чтобы бабушку и дедушку включили в состав нашей семьи.

Ехали мы очень долго. Было холодно. Представьте: теплушка, нары, а между ними небольшая буржуйка — вот и все отопление. Впрочем, мы и в Москве жили достаточно бедно, так что ко всему привыкли. Это нам очень помогло, потому что и в эвакуации было не лучше: глиняный пол, вода и туалет опять на улице, печь, свечки в школьных классах. Еще хуже стало после того, как папу снова вызвали в Москву работать в Наркомате. Никогда не забуду, как моя мама однажды потеряла продуктовые карточки. Это была беда невероятная, потому что других возможностей приобрести еду не существовало. Выручили мамины коллеги, которые помогли, чем могли: собрали нам продуктов на пару недель. Но какой у всех был запал! Помню, как мы, совсем еще мальчишки, небольшой группой решили сбежать на фронт, и нас развернули обратно уже где-то на железной дороге…

Увы, мои бабушка и дедушка такой жизни не выдержали и умерли в первый же год…

«Жили мы бедно, но люди вокруг были добрые»

Инна Алесковская:

Родилась я в 1936 году в Москве. Точнее, это сейчас Москва, а тогда Перово считалось пригородом. Квартир тогда не было практически ни у кого, вот и мы жили в одноэтажном бараке с общим коридором, освещавшимся керосиновой лампой: мама, папа и я. Под комнатой был небольшой подпол, который мы использовали как холодильник… Все это я знаю по словам родителей, потому что лет в те годы мне было совсем мало. А потом началась война.

Мы были в эвакуации в Уфе, потом — в городе Манагора. Селили нас по каким-то хибарам. Знаете, что я лучше всего помню о войне и буду помнить до конца своих дней? Огромное количество крыс. Меня покусали, мне делали уколы. Это был ужас!

С другой стороны, мне крупно повезло. Папа мой остался в Москве, где работал на оборонном заводе, а с мамой вот какая история вышла… По приказу Сталина детей отправляли в эвакуацию одних, без родителей. И вот мама меня собрала в дорогу, сложила какие-то вещи. И тут — новый приказ: детей отправляют с мамами. Вот мама со мной и поехала. Как бы я без нее справилась, не представляю, потому что эвакуационные поезда ведь еще и бомбили в дороге…

Голодно нам было очень и в эвакуации, и потом, когда мы в конце 1944-го вернулись в Москву. Продукты тогда выдавали по карточкам — муку, немного черного хлеба. Каждый кусочек хлеба я облизывала раз десять, прежде чем откусить… Было как: берешь карточку, идешь в магазин, стоишь едва ли не всю ночь в очереди... Карточки у всех были разными, на разное количество продуктов. Работал у нас в семье только папа, служил инженером, поэтому его карточки были самыми хорошими, рабочими. А мы считались иждивенцами. Почему не работала мама? Смешная история: когда папа приехал забирать нас из эвакуации и везти в Москву, мама тут же забеременела. Так что пришлось ей сидеть дома с маленьким ребенком на руках. Да и я ведь тоже еще маленькая была.

Мама моя была такая кулинарша! Из промерзших картофельных очисток она делала невероятно вкусные запеканки.

Знаете, жили мы очень бедно, но люди вокруг были такие добрые… Доброта — это то качество, которого так не хватает сегодня, а ведь это главное качество, которое должно быть в человеке.

«Из нашего эшелона то и дело выносили трупики»

Галина Дмитроца:

Мне 81 год. Уже много. Но помню я все, что со мной было… Хотя нет, не все! Я родилась в 1941 году в роддоме Бауманского района. Папа учился в Бронетанковой академии, а мама в медицинском институте. Она была москвичкой, а он жил в общежитии. Мамина бабушка была не очень-то рада ни их браку, ни моему рождению. Сказала: «Идите в общежитие и живите там. Негде мне вас селить!» Хотя ее понять тоже можно. Она жила в комнате в коммуналке вместе с дедушкой, своей сестрой, дочкой и ее новым мужем. Где там еще и нам поместиться?

Я умудрилась родиться в ночь с 13 на 14 октября. Это было самое страшное время в Москве! Город был буквально в предсмертном положении. Его бомбили, в нем не работало практически ничего — ни транспорт, ни большинство магазинов… Маму выписали из роддома 15 октября, и прямо оттуда она пешком, со мной на руках, дошла до Казанского вокзала. Ведь именно в этот день моего папу, тогда курсанта, должны были эвакуировать вместе с академией в Ташкент на спецэшелоне. Все было буквально завалено снегом…

Папа жил в общежитии при академии, а нас с мамой поселили у какой-то русской семьи, которая разрешила нам ночевать в сенях — крошечной комнате, через которую все проходили в дом. Там стояла узкая кровать и махонький столик.

В 1943-м в начале лета папа прислал нам пропуск в Москву. Сам он отправился туда же с фронта, где ему дали отпуск буквально на пару дней. Он должен был куда-то нас заселить. Академия выдала ему девятиметровую комнатушку в коммунальной квартире, в которой в общей сложности проживало человек двадцать. Больше мы папу не видели, он погиб осенью.

«Мы скитались от дома к дому»

Жанна Парамонова:

Вся моя жизнь и жизнь моих родных похожа на бесчисленные попытки опровергнуть стереотипы. Начну с начала…

Я родилась в 1938 году в Москве, где жила на 2-й Поклонной горе, в районе Фили, где располагался небольшой поселок от Военно-воздушной академии, в которой учился мой дядя. У нас было свое жилье — коммунальная комната в девять квадратных метров с тонкими промерзающими зимой стенами, в которой жили мама, папа и я. Можно ли выжить в таких условиях? Нет. Но мы выжили.

К тому моменту, когда москвичей стали эвакуировать, моя мама была на восьмом месяце беременности. Представляете, да? Мне два с половиной года. Мама тащит меня за руку. У нее самой огромный живот. Понятно, что никаких вещей она взять с собой не могла — не хватало ни рук, ни сил. Так мы и добрались до деревни. Можно ли выжить в деревне вот так, налегке и с малыми детьми? Нет. Но мы все выжили.

Вот нам ничего и не давали. Мы ели картофельные очистки с помойки. Мама просила милостыню. Можно ли было выжить без еды? Нет. Но мы выжили. Как мы остались живы? Только благодаря маме. Она с пяти лет была круглой сиротой. Жила в деревне. И так же, как в эвакуации, передавалась из избы в избу. Жила то у одних, то у других, пока наконец ее не приютила у себя ее тетя, жившая в Кунцево под Москвой. То есть с самого своего детства мама привыкла к нищете…

Через какое-то время папа нашелся в госпитале раненый, и кое-какие продукты нам стали давать. Но это не отменяло другой беды: мы скитались от дома к дому. Да, деревенские пускали нас переночевать, но оставлять нас у себя никто не хотел: кому нужна женщина с двумя детьми, один из которых еще и с жутким диатезом от голода и постоянно орет? Никому! Но мы выжили и тут.

Как выжил мой папа, я тоже не представляю…

Знаете, у моего отца было три брата. Старший до войны работал директором театра, а когда она началась, до 1945-го находился в составе фронтовых бригад. Второй папин брат, Миша, закончил Военно-воздушную академию и дошел до Берлина, получив множество наград. Третьего брата, Шику Абрамовича Кордонского, называли соколом Черноморского флота. А мой папа… Он был на них совсем не похож. Был худым-худым и носил очки с толстыми стеклами. Ну какой из него воин? Его, конечно, от службы освободили по состоянию здоровья, однако отец тут же записался добровольцем. Был на Ленинградском фронте, потом на Украинском… Про войну в нашей семье говорить было не принято. Было, прошло и слава богу… В общем, и правда ведь?