«Страх прикосновения»

Введение. Тело и город

«Плоть и камень» — это история города, рассказанная как история телесного опыта его жителей: как двигались мужчины и женщины, что они видели и слышали, какие запахи их донимали, где они ели, во что одевались, когда мылись и как занимались любо вью в городах от античных Афин до современного Нью-Йорка. Хотя эта книга и использует человеческое тело как способ понять прошлое, она отнюдь не сводится к перечислению описанных в истории физиологических переживаний в городской среде. Цивилизации Запада всегда с трудом давалось уважение к достоинству тела и к разнообразию человеческих тел — я постарался уяснить, каким образом эти телесные трудности находили свое выражение в архитектуре, городском планировании и градостроительной практике.

Взяться за этот сюжет меня побудило мое собственное недоумение перед лицом одной из проблем нашего времени — проблемы сенсорной депривации, которая, по всей видимости, стала проклятием большинства современных зданий, той тоскливости, того однообразия и той осязательной обедненности, которые поразили городскую среду. Эта сенсорная депривация озадачивает еще больше, если учесть, какое привилегированное место наш век отводит телесным ощущениям и физической свободе движений. Когда я только брался за тему сенсорной депривации в пространстве, мне казалось, что все дело в профессиональной некомпетентности современных архитекторов и градостроителей, каким-то образом разучившихся соотносить свои проекты с нуждами тела. Со временем, однако, я пришел к выводу, что исторические корни этой проблемы гораздо глубже, а ее причины — значительнее.

Пассивное тело

Несколько лет назад я вместе с приятелем отправился в кинотеатр, расположенный в пригородном торговом центре неподалеку от Нью-Йорка. Во время Вьетнамской войны пуля раздробила моему спутнику левую руку, и военным хирургам пришлось ампутировать ее выше запястья. Теперь он носит механическое приспособление с металлическими пальцами, позволяющее ему держать вилку и пользоваться компьютером. Фильм, на который мы пришли, оказался особенно натуралистичным военным эпосом, который мой приятель флегматично высидел, иногда отпуская технические комментарии. После сеанса мы остановились покурить перед выходом из здания, ожидая еще каких-то знакомых. Приятель зажег сигарету и медленно, почти горделиво поднимал ее ко рту своей клешней. Люди, окружавшие нас, только что на протяжении двух часов в мельчайших подробностях наблюдали разрушение человеческих тел, аплодируя особенно удачным моментам и вообще всячески наслаждаясь кровопролитием. Теперь же они огибали нас, неловко косясь на металлический протез; вскоре мы оказались одиноким островком в людском потоке.

Когда психолог Гуго Мюнстерберг в 1911 году впервые увидел немой фильм, он решил, что это новое изобретение должно притуплять остроту чувств. В кино «огромный внешний мир утрачивает весомость, — писал он, — избавляясь от причинно-следственных связей и категорий пространства и времени». Его опасение состояло в том, что «движущиеся картины <…> окончательно отрываются от действительности». Редкий ветеран получает удовольствие, глядя, как разрываются в клочья тела на экране; точно так же кинематографическая эротика имеет мало общего с реальными сексуальными переживаниями. В фильмах редко увидишь двух голых пожилых людей, занимающихся любовью, или голых толстяков, и дело у кинозвезд всегда идет как по маслу, стоит им лечь в постель. В средствах массовой информации между изображаемым и реальным опытом образуется пропасть.

Последователи Мюнстерберга, искавшие объяснение этой пропасти, изучали воздействие, которое массмедиа оказывают на публику, и их технические приемы. Процесс смотрения умиротворяет. Возможно, несколько человек из тех миллионов, что привыкли смотреть на экранное насилие, сами в результате станут садистами или насильниками, но отношение толпы к металлическому протезу моего приятеля свидетельствует о другой, несомненно, куда более распространенной реакции: опосредованное переживание насилия снижает восприимчивость к чужому страданию в реальном мире. К примеру, психологи Роберт Кьюби и Михай Чиксентмихайи, проводя исследование среди телезрителей, обнаружили, что «люди неизменно описывают свое взаимодействие с телевидением как пассивное, расслабляющее и не требующее особой сосредоточенности». Злоупотребление имитацией боли, как и имитацией секса, приводит к притуплению способности нашего тела ощущать реальность.

Несмотря на то что наши взгляды на телесный опыт куда смелее, а наши разговоры о нем куда откровеннее, чем у наших прадедов и прабабок, наша физическая свобода, возможно, не так велика, как кажется; хотя бы из-за массмедиа мы воспринимаем свои тела гораздо более пассивно, чем наши предки, которые так боялись собственных чувств. Но что же тогда поможет телу достичь более моральной, более прочувствованной жизни? Что позволит современным людям лучше понять друг друга, что сделает их физически более чуткими? Пространственные соотношения человеческих тел очевидно оказывают огромное влияние на то, как люди взаимодействуют между собой, как они видят и слышат друг друга, дотрагиваются ли они друг до друга или сохраняют дистанцию. К примеру, место, где мы с приятелем смотрели кино про войну, во многом определяло пассивную реакцию окружающих на его протез.

Это был огромный торговый центр на северной окраине Нью-Йорка. В нем нет ничего особенного — просто комплекс из трех десятков магазинов и кинотеатра в окружении обширной беспорядочной парковки, построенный возле автострады примерно одно человеческое поколение тому назад. Этот комплекс — один из результатов происходящего сейчас масштабного градостроительного процесса, в ходе которого массы людей перемещаются из плотно заселенных городских центров в более разреженные и аморфные пространства пригородной жилой застройки, перемежающейся торговыми центрами, низкоэтажными офисными комплексами и бизнес-парками. Если кинотеатр в пригородном торговом центре стал местом встречи людей, желающих прикоснуться к радостям насилия в комфорте и прохладе кондиционированных залов, то в более широком смысле это великое географическое переселение во фрагментированные пространства ослабило ощущение осязаемой реальности и умиротворило человеческое тело.

Основной причиной таких изменений стало именно то физическое переживание, которое сделало эту новую географию возможной, — переживание скорости. Современные люди передвигаются со скоростью, которую их предки не могли даже вообразить. Технологии передвижения — от автомобилей до связной сети бетонированных автострад — позволили человеческим поселениям выплеснуться за пределы плотно застроенных центров и распространиться по просторам периферии. Единственным смыслом пространства стало, таким образом, передвижение само по себе: теперь мы измеряем городское пространство степенью легкости, с которой мы можем проехать его насквозь, выбраться за его пределы.

Город, подчиненный этому господству движения, неизбежно выглядит нейтрально: безопасность на дорогах требует, чтобы водитель как можно меньше отвлекался на какие-либо его индивидуальные особенности. Чтобы дорога была удобной для вождения, необходимы стандартные знаки, разметка, ливневые стоки, разделительные ограждения и отсутствие уличной жизни, за исключением машин. Становясь производной единственной функции — функции движения, — городское пространство само по себе становится менее стимулирующим: водителю хочется проехать сквозь пространство, а не быть им возбужденным.

Физиологическое состояние двигающегося тела усиливает это чувство оторванности от пространства. Скорость сама по себе затрудняет концентрацию внимания на пролетающих мимо картинах. В дополнение к этому, движения, из которых состоит процесс вождения автомобиля (плавные нажатия на педали газа и тормоза, быстрые взгляды в зеркало заднего вида), оказываются микроскопическими по сравнению с тяжелыми физическими усилиями, необходимыми, чтобы править упряжью лошадей.

Освоение географии современного общества требует пренебрежимо малого физического напряжения, а значит, и вовлеченности. По мере того как улицы становятся все более прямыми и тщательно обустроенными, путешественнику приходится обращать все меньше внимания на людей и здания по их сторонам, перемещаясь при помощи мельчайших телодвижений во все менее сложной среде. Таким образом, новая география действует заодно с массмедиа. Водитель, как и телезритель, воспринимает мир как сновидение: его тело перемещается в пространстве пассивно, его органы чувств почти не задействованы, а пункты назначения разбросаны по фрагментированной и разобщенной городской среде. И проектировщик автодорог, и телевизионный продюсер создают то, что можно назвать «свободой от сопротивления».

Инженер-дорожник разрабатывает способы передвижения без препятствий, усилий и вовлеченности в процесс; продюсер изыскивает для людей способы смотреть на что угодно, не испытывая при этом особой неловкости. Глядя, как публика после фильма огибает моего приятеля, я осознал, что люди воспринимают его как угрозу — не столько из-за его увечного тела, сколько из-за тела активного, отмеченного пережитым опытом, который наложил на это тело свои ограничения.

Желание освободить тело от сопротивления накладывается на страх прикосновения, ясно проявляющийся в современной планировочной практике. К примеру, проектируя автостраду, градостроители часто прокладывают ее таким образом, чтобы изолировать жилой район от коммерческого или рассечь ткань жилой застройки на бедные и богатые кварталы или части с разным этническим составом. Развивая местную инфраструктуру, власти скорее разместят новую школу или жилое здание в центре сложившегося района, чем на его окраине, где люди могут столкнуться с чужаками. Охраняемые жилые комплексы за высокими заборами все чаще подаются потенциальным покупателям как идеал домашней жизни. Учитывая все это, едва ли приходится удивляться, что, изучая пригород неподалеку от того самого торгового центра, где мы смотрели военный фильм, социолог Мэри Пэт Баумгартнер пришла к такому заключению: «Повседневная жизнь там заполнена усилиями по отрицанию, минимизации, ограничению и избеганию конфликтов. Люди сторонятся прямых столкновений и демонстрируют явное неодобрение по отношению к любым попыткам восстановить справедливость или обличить нарушителя». Любое соприкосновение чревато чувством, что что-то или кто-то является для нас чуждым. Современные технологии позволяют нам избегать этого риска.

В результате знаменитый диптих Уильяма Хогарта, созданный им в 1751 году, на современный взгляд кажется довольно странным. На гравюрах «Пивная улица» и «Переулок джина» художник стремился дать собирательные образы порядка и беспорядка в Лондоне того времени. На переднем плане «Пивной улицы» показана группа людей, пьющих пиво; мужчины нежно обнимают женщин за плечи. Для Хогарта соприкосновение тел обозначало общественные связи и упорядоченность жизни, во многом так же, как и для нынешнего обитателя небольшого городка в Южной Италии, где человек возьмет вас за локоть, подчеркивая серьезность предстоящей беседы. Изрядно набравшиеся персонажи «Переулка джина», напротив, замкнуты в себе и не ощущают телесного присутствия друг друга, ступеней, скамеек или зданий вокруг. Это отсутствие физического контакта выражало для Хогарта беспорядок в городской среде. Представления Хогарта сильно отличались от тех, которые застройщик охраняемого коттеджного поселка внушает своим запуганным толпами клиентам. Сегодня порядок означает отсутствие контакта. Рассматривая такие тенденции, как растягивание географии современного города и использование новейших технологий для притупления чувствительности человеческого тела, многие критики современной культуры делают вывод о глубокой пропасти, которая отделяет настоящее от прошлого. Реальность ощущений и телесная активность деградировали до такой степени, что современное общество кажется им невиданным прежде историческим феноменом. Индикатором этого исторического сдвига может служить, по мнению этих критиков, изменившийся характер городской толпы. Из плотной массы человеческих тел, скопившихся в центре города, она превратилась в куда более разреженную группу посетителей, собравшихся в торговых центрах ради потребления — задачи попроще, чем общественное единение или осуществление политической власти. Телесное присутствие других человеческих существ в современной толпе каждому из них представляется угрозой. В социальной теории эту позицию отстаивали такие критики массового общества, как Теодор Адорно и Герберт Маркузе.

Тем не менее именно это представление о разрыве между прошлым и настоящим я хочу поставить под сомнение. И география современного города, и современные технологии лишь выводят на первый план глубоко укорененные в сложности с созданием пространств, которые давали бы человеческим телам возможность почувствовать присутствие друг друга. Компьютерные мониторы и архипелаги городской периферии — всего лишь отложенные пространственные последствия проблем, которые в прошлом не нашли разрешения на улицах и площадях, в храмах и залах городских советов, в перенаселенных домах и многолюдных дворах — в тех древних сооружениях из камня, которые заставляли людей прикасаться друг к другу, но не могли пробудить в них ту способность к осознанному восприятию чужой плоти, которую сулила гравюра Хогарта.

Фрагмент книги «Плоть и камень» публикуется с сокращениями с разрешения издательства Strelka Press.