Последний классик

Он был классиком, как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Стал академиком еще до революции и сохранил это звание при большевиках. Отстаивал принципы классицизма в эпоху поисков новых форм и стилей. Встречался с Лениным, уезжал из страны и возвращался. А еще строил и преподавал. Все это о знаменитом русском архитекторе и великом интеллигенте Иване Жолтовском.

Шляхтич из Пинска

Будущий классик родился на территории современной Белоруссии в польской семье и при крещении в католическом костеле получил имя Ян. Род шляхтичей Жолтовских был старинный и уважаемый, но не богатый, хотя семья и владела имением в Бродчах. Отец будущего мастера умер, когда Яну чуть перевалило за десять и с финансами стало еще тяжелее.

Тем не менее, мальчик получил весьма добротное классическое образование в Пинской гимназии, где освоил латынь, польский, немецкий и итальянский языки. По окончании гимназии Ян-Иван уехал в столицу, и поступил в Академию художеств, которую окончил за год до наступления нового ХХ века.

Иван учился долго, почти одиннадцать лет. И дело было не в слабой успеваемости, а в желании до тонкостей разобраться во всех аспектах профессии. Иван Владиславович много раз уезжал за границу на стажировки и отвлекался от учебы для практической работы над проектами. Во-первых, нужны были деньги, а во-вторых, это приносило ему реальную пользу. Впоследствии он часто говорил своим ученикам, что практика в учебе важнее голой теории, а в идеале они должны идти параллельно. И почти все его ученики так или иначе проходили через совместную с мэтром работу в его мастерской.

Стоит отметить, что уже во время учебы Жолтовский вполне сформулировал свое твердое пристрастие к классике. Собственно, и его частые поездки в Италию были вызваны необходимостью глубже понять этот стиль и особенно любимую им архитектуру эпоху Возрождения. Для Жолтовского идеи ренессанса навсегда станут путеводной звездой.

После нескольких лет работы в столице Жолтовский получил приглашение стать главным архитектором далекого Иркутска, но доехал только до Москвы. Архитектор остановился у скульптора Николая Андреева, который и рекомендовал его попечительскому совету Строгановского училища. Ивану Владиславовичу предложили взять на себя преподавание архитектуры, и он согласился. Так в 1903 году он оказался в Москве, которая с этого времени станет для него родной.

По воспоминаниям академика Щусева, еще во время учебы в Академии вокруг Жолтовского собирались студенты, и он часто становился центром (как сейчас сказали бы — модератором) творческих дискуссий. Преподавание оказалось призванием Жолтовского, и на этом поприще он будет работать до конца своих дней. Здесь же, в «Строгановке», он впервые организовал учебную мастерскую, но об этом чуть позже.

Это вовсе не означало, что Жолтовский перестал заниматься проектированием. Более того, уже первая его работа в Москве стала настоящим событием для города. Началось с того, что молодой и не очень известный в первопрестольной зодчий выиграл конкурс на постройку нового здания Скакового общества.

Согласно условиям конкурса, здание должно было быть спроектировано в соответствии с модным тогда стилем английской готики. Жолтовский выполнил условие, но сразу после этого представил заказчику и другой проект, сделанный в духе модернистских вариаций на темы русского ампира и итальянского ренессанса. Идея заказчикам понравилась, и великолепное здание (дом 7 по Скаковой аллее) по сей день является украшением нашего города.

Второй яркой московской работой мастера стал особняк Тарасова на Спиридоновке. За основу архитектор взял палацио Тиене в Виченце работы великого Андреа Палладио, но изменил пропорции, придав дворцу больше легкости и изящества. Некоторые критики даже пытались обвинять его в плагиате, хотя скорее можно говорить о свойственном модерну переосмыслении идей, в данном случае — идей Ренессанса.

Ну и не будем забывать, что архитектор работал для конкретного заказчика — купца первой гильдии Гавриила Тарасова, представителя знаменитой купеческой, а к тому времени уже банковской и промышленной южнорусской семьи. Слово заказчика, как известно, закон для архитектора, но свою работу Жолтовский выполнил с блеском.

К рубежному 1917 году Жолтовский стал одним из наиболее востребованных зодчих страны и строил дома для самых богатых людей России. Причем не только особняки. Например, братья Рябушинские пригласили его, чтобы возвести поселок для работников организованного ими московского завода АМО. А для родного Пинска мастер построил новую колокольню Кафедрального костела Успения Пресвятой Девы Марии. «За известность на художественном поприще» в 1909 году зодчему было присвоено звание академика архитектуры.

Без пяти минут эмигрант

Революция застала Жолтовского в Москве. Ему пятьдесят, за ним мировая известность (он довольно много строил в Европе), профессиональное уважение, много учеников. Но для того, чтобы продолжать работать, Ивану Владиславовичу нужно было найти контакт с новой властью. Архитектор решил лично пойти на прием к Ленину, для чего рекомендацию ему дал нарком просвещения Анатолий Луначарский:

«…Горячо рекомендую Вам едва ли не самого выдающегося русского архитектора, приобретшего всероссийское и европейское имя – гражданина Жолтовского. Помимо своего большого художественного таланта и выдающихся знаний, он отличается еще и глубокой лояльностью по отношению к Советской власти. Стоя далеко от политики (он беспартийный), он уже давно работает вместе с нами в качестве члена Коллегии изобразительных искусств при Комиссариате просвещения. Во всех вопросах, касающихся архитектуры, художественных всякого рода ремонтов, построек и перестроек в Москве, я очень прошу Вас и вообще Советскую власть обращаться исключительно к нему в качестве советника и эксперта». (Из письма Луначарского к Ленину. Петроград – Москва. 19 июля 1918 года).

Почти ровесники, выходцы из провинциальной интеллигенции, они произвели благоприятное впечатление друг на друга. «Слушая Ленина, я четко представлял себе, каким прекрасным городом должна стать будущая Москва», — писал в своих воспоминаниях архитектор. Ленина же поразила эрудиция и кругозор зодчего. Он даже попросил его поучаствовать в формировании кремлевской библиотеки. А еще поручил разработку нового генерального плана Москвы в соавторстве со старым знакомым и тоже академиком Алексеем Щусевым.

Но довольно скоро радужные надежды уступили место тревожной реальности. Единственное, что удалось построить Жолтовскому в первые пять лет советской власти — это несколько павильонов Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно промышленной выставки, открывшейся в августе 1923 года на территории нынешнего Центрального парка культуры.

План Москвы пылился в столе, он оказался никому не нужен. Отрадой оставалось преподавание и ученики, но дышать становилось все труднее. Летом 1923 года, сразу после открытия его павильона на выставке, архитектор с семьей уехал в любимую Италию.

Формально, он был «командирован Академическим центром Наркомпроса в Италию для научных работ по архитектуре», но в реальности это был лишь повод уехать из страны. В библиографических книгах, да и в мемуарах самого архитекторам об иммиграции по понятным причинам не упоминается, но в разговорах с учениками мастер этого не скрывал. Ему предлагали кафедру в университете, благо итальянским он владел свободно, и мастер готов был согласиться. Но передумал.

Видимо, на то было несколько причин. Наверное, сыграл роль набиравший силу фашизм, но решающей все же стала инициатива советской власти, исходившая, скорее всего, от Луначарского. В качестве примирения зодчему без конкурса предложили построить павильон СССР для выставки в Милане, гарантировали условия для работы и новые заказы. В итоге, после трех лет отсутствия, Жолтовский снова оказался в Москве.

«Гвоздь в гроб конструктивизма»

Вернувшись в СССР, Жолтовский действительно был благосклонно принят властью. Ему предоставили особняк в Вознесенском переулке (дом 6), где он поселился с семьей и устроил мастерскую. Ему без конкурса предоставили несколько не очень интересных, но видимо, выгодных проектов: перестройка здания Госбанка на Неглинной, строительство Дома советов в Махачкале, котельной для МОГЭС на Раушской набережной, текстильной фабрики в Ивантеевке.

В декабре 1926 года Жолтовский был утвержден членом-корреспондентом Российской Академии художественных наук (РАХН), хотя до отъезда был академиком и возглавлял архитектурную секцию. Это было отражением новой архитектурной реальности, с которой пришлось столкнуться мастеру.

Пока мэтр отсутствовал, в советской архитектуре произошла настоящая революция, в результате которой к власти пришли конструктивисты. Этот авангардистский стиль удачно вписался в лозунги новой власти, оказался идеологически близок ее исканиям нового советского быта, нового искусства, нового города и т.д. Стали возникать дома-комунны, фабрики-кухни и клубы.

Апологетами этой новизны стали братья Веснины, Моисей Гинзбург, Константин Мельников, Пантелеймон Голосов, Михаил Барщ и другие. Кстати, многие были учениками Жолтовского.

Так получилось, что члены ОСА (Объединение современных архитекторов) заняли все руководящие посты в РАХН и редакции журнала «Современная архитектура», который стал рупором нового движения. В нем и началась травля вернувшегося мэтра и старой школы в целом. Первым в атаку пошел Гинзбург, написавший, что стиль Жолтовского это:

«...сознательная пересадка одного художественного явления, отделенного веками и созданного одной эпохой, в другие условия и времена, пересадка, сделанная с научной и художественной добросовестностью и с поразительно наивно обнаруживаемым сознанием своей собственной пустоты и отсутствием желания проявить в работе свое время, свою эпоху, свои условия существования». (Современная архитектура, 1927, №2, с.48)

Это было похоже на брошенную перчатку, и Жолтовский принял вызов. Он не опускался до публичных оскорблений на страницах газет, а предпочитал доказывать свою правоту на конкурсах. И в итоге оказался прав. Решающее сражение состоялось напротив Кремля на Моховой улице, где зодчему предстояло построить большой жилой дом для сотрудников Моссовета. Жолтовский отлично понимал значение этой работы: «Я выступаю с классикой на Моховой, и если я провалюсь, то провалю принципы классики».

Дом, построенный в традициях палладианства, вызвал споры в архитектурной среде, но в итоге, победу в дискуссии одержала старая школа. Жолтовского поддержал Щусев («Я считаю, что даже в Европе трудно найти мастера, который так тонко понял бы классику. Эта постройка является большим завоеванием современной архитектуры»), а главное, здание понравилось тем, кто принимал решения – руководству страны.

Почти одновременно, конструктивистский проект гостиницы «Москва» решили изменить на более классический, сочетающийся с ампирной застройкой Манежной площади и древним Кремлем. Авангард в архитектуре фактически оказался под запретом, а дом Жолтовского на Моховой острословы окрестили «гвоздем в гроб конструктивизма».

Главный строитель

После этого в жизни Жолтовского наступает довольно спокойная, а главное, очень продуктивная полоса. Он возглавил мастерскую Моссовета №1, в которой трудились почти сорок архитекторов, в основном, его ученики. Кстати, пришли к нему и многие «бывшие конструктивисты».

Вокруг мэтра создалась целая школа его единомышленников и учеников, которая все время пополнялась новыми кадрами. Мастерская очень много строила, большинство работ вели его ученики, а сам мэтр лишь консультировал и вносил поправки. Зато он часто ездил на стройки, тоже в окружении учеников. Он призывал их вникать во все мелочи – особенности кладки, качество раствора и штукатурки. Он любил напоминать, что в переводе с греческого «архитектор» – главный строитель.

Продолжал Жолтовский также преподавательскую деятельность в МАРХИ. Он не любил лекции, предпочитал обсуждения и дискуссии. На практических занятиях он осматривал проекты и тростью указывал на те, которые заслуживают пятерок. Оценивать остальные он доверял помощникам. Высокий, стройный, всегда в строгом костюме и белоснежной рубашке. С тростью и неизменной трубкой, для которой он собственноручно готовил специальную ароматизированную табачную смесь. Он вовсе не был снобом, наоборот, готов был к общению на любые темы. Студенты тянулись к нему, а его дом-мастерская всегда был полон учениками и коллегами.

Однако не все было так безоблачно, особенно в конце 1930-х. Кто-то в НКВД вел настоящую охоту на мэтра, тем более, что в частных беседах Жолтовский позволял себе порой довольно резкие высказывания в отношении происходящего в стране. Методы чекистов были разные.

Так, одного из его учеников Дмитрия Георгиевича Олтаржевского несколько дней продержали в подвале на Лубянке, буквально выколачивая из него показания на учителя. Это были самые страшные воспоминания моего деда. Его в итоге отпустили — палачи боялись открыто связываться с вхожим в Кремль и влиятельным архитектором.

В конце 30-х годов Жолтовский стал главным архитектором Военпроекта, много строил для МИДа и НКВД. Например, сразу после войны он проектировал дом академика Курчатова на Октябрьском поле в Москве. Естественно, работу на закрытом объекте курировал лично Лаврентий Берия. Возможно, всесильный нарком и помог Жолтовскому избежать ареста – будучи по образованию техником-архитектором, он покровительствовал хорошим зодчим. Но если в отношении Щусева это известно достоверно, то в случае с Жолтовским это лишь предположение. Точных данных не сохранилось.

Наверное, самыми заметными постройками Жолтовского в послевоенные годы стали несколько больших жилых домов на центральных магистралях города. Такие, как «дом с башенкой» для сотрудников НКВД на Смоленской, или дом 11 по Ленинскому проспекту, построенный для сотрудников СНК. И даже в проектировку этих, казалось бы, обычных многоквартирных домов, ему удалось внести что-то от эпохи ренессанса, прежде всего, в их изящный декор. Он никогда не поступался своими творческими принципами и во все работы привносил эстетику и безупречный вкус. В эти же годы он завершил «конную тему» – построил величественное здание московского ипподрома. Совсем рядом от Дома Скакового общества, с которого начиналась его московская сага.

Хрущевские перемены и начало типового строительства заставили Жолтовского отойти от проектировки жилых зданий. Это стало ему неинтересно. Но его мастерская строила театры, институты, санатории и другие постройки, в отношении которых еще дозволялось индивидуальное проектирование. Постепенно академик отходил от реальной практики, сосредоточившись на преподавании и литературной деятельности.

А красивой финальной точкой в его творческой биографии стало строительство нового корпуса МГХПУ имени Строганова на Волоколамском шоссе. Зодчему к этому времени было уже за девяносто.