Контакт с антрактом

В Театре на Таганке в новом сезоне поставили первый в России иммерсивный мюзикл «Суини Тодд, маньяк-цирюльник с Флит-стрит». Сюжет этот известен с 70-х годов прошлого века и по сей день не теряет популярности в Европе и США. Однако там уже давно радуют зрителя подобными мюзиклами «с эффектом присутствия» — зал превращается в сценическое пространство, где актеры приобнимают зрителей, раздают им театральный реквизит и находятся в общем творческом поле. А вот для российского театра это будет смелый опыт.

МОСЛЕНТА пообщалась с режиссером-постановщиком Алексеем Франдетти, узнала о контакта зрителя и актера, сценическом пространстве мюзикла, современной публике и первостепенных режиссерских задачах.

Подглядеть в замочную скважину

—Театр на Таганке заявлял, что команда, работавшая над мюзиклом, — первопроходцы...

Мы первые, кто работает в России с музыкой Стивена Сондхайма. Мы первые, кто делает иммерсивный мюзикл, и, наверное, под «первопроходцами» имеется в виду все это вместе, то есть синтез. В этом и есть сложность. Мы немного как в темноте, нам не на кого ориентироваться, по крайней мере в нашей стране

—А как вы понимаете слово «иммерсивный»?

Так, как оно и переводится с английского — погружение и вовлечение. Мы погружаем зрителя в действие насколько глубоко, насколько это возможно в рамках жанра и, кажется, достигаем дна. Контакт зрителя со сценическим пространством — миллиметры. У иммерсивного театра есть свои правила, и они почти как в приватном танце: можно все, что угодно, но лучше не трогать зрителя. Но если мы понимаем, что какой-то зритель готов, то до него можно дотронуться, взять за руку.

Недавно я был в Нью-Йорке, разговаривал с людьми, которые делают Sleep No More (иммерсивный спектакль по мотивам шекспировского «Макбета», идет в пятиэтажном здании, где зрители могут свободно перемещаться — ред.) . Есть целые тренинги, когда артисты выходят в пространство улицы или в метро, и они должны вычислить и понять по глазам, по энергии, с каким зрителем можно работать, а с каким нельзя. Это невозможно отрепетировать, к сожалению.

Круче всего в иммерсивных театрах работает ощущение, когда актер взаимодействует со своим партерном, а зрителя для него при этом не существует. Хочется, чтобы зрители понимали, что они внутри истории. Очень важно поймать это чувство, что мы вдруг подглядываем в какую-то замочную скважину. Нас не притащили куда-то и не сказали, что «мы сейчас будем резать мясо по кубикам», но при этом зритель все равно участник. Раздражает, что очень часто в русских иммерсивных спектаклях тебе упираются в глаза и так смотрят. Это не иммерсия.

—Вы собираетесь дальше ставить такие мюзиклы?

На самом деле и здесь не было такой задачи. Стояла другая цель: донести до зрителя сложную историю, сложную музыку. Поэтому и родилась эта иммерсия исключительно от материала, когда я начал думать, как сделать то или иное, какова степень выразительности у этого спектакля. У меня не было мысли «а попробую я сделать иммерсивный мюзикл». У меня звукорежиссер вешается, бедный, от того, что я это придумал.

—То есть любая из ваших запланированных постановка может стать иммерсивной?

Теоретически да.

Такая разная публика

—Вы ставили мюзиклы в разных городах России, а значит, вам есть с кем сравнить московскую публику. Какая она и чем отличается?

Я действительно наблюдаю за зрителями. Например, мы делали пробную версию «Истории любви» во Владикавказе, а потом перенесли этот мюзикл в Москву: зритель и там, и там плачет в финале. Хотя во Владикавказе это видели зрители, которые, возможно, в первый раз вообще видели мюзикл, а в Москве плакали люди, которые очень избалованы в этом плане.

—Как сейчас к жанру мюзикла относятся в целом в России?

Предвзято. У нас есть в Екатеринбурге «Дом бернарда Альбы» — мюзикл по драме Гарсия Лорки. Он идет как музыкальная комедия, и зрителю его сложно воспринимать. Ему кажется, что сейчас мы наденем перья, блестки и начнем синхронно танцевать, но ничего этого не происходит. Но к середине спектакля мы обычно переламываем предубеждения по поводу жанра.

Может быть, мне и хотелось бы делать какие-то только развлекательные спектакли. До Суини Тодда был спектакль в МХТ им. А. П. Чехова, он очень светлый и праздничный. Следующим спектаклем после станет музыкальная комедия «Микадо», уже такая классическая оперетта. Мне кажется, чем полярнее я буду работать, тем больше граней этого жанра смогу показать зрителю. В этом моя миссия. Этот жанр может быть очень глубоким.

—Что для вас первостепенная режиссерская задача?

В первую очередь — искать что-то новое, и в том числе для самого себя. Если идти совсем на потребу зрителям, то я ставил бы другие спектакли. Тут сложно найти грань. Мюзикл все-таки это коммерческий жанр, он просто дороже, потому что это живой оркестр, всегда сложные декорации, всегда сложные костюмы, покупка прав, много соствляющих. Поэтому очень важно, чтобы зритель шел на эти спектакли, иначе в сегодняшних экономических условиях это все не будет иметь смысла.

При этом мне все равно хотелось бы, чтобы это был зрительский театр. Я считаю, что ты можешь делать какую угодно порнографию на сцене, но либо это должно быть талантливо — и тогда тебе все простят, либо делай это, пожалуйста, тихонечко для 5 зрителей. Но как только это выносится в тысячный зал, то мы должны понимать, что мы — со зрителем.

Творческие задачи

—У вас получается, уже завязался «творческий диалог» с Олегом Павловичем Табаковым. Вы планируете его продолжать?

Я в Московском Художественном театре сделал один спектакль, который, к счастью, понравился Олегу Павловичу Табакову, чьим мнением я дорожу. И у нас есть планы о том, что мы будем дальше сотрудничать: уже обсуждаем что-то довольно плотно.

—Ну и напоследок — о вечном. Как бы вы определили сейчас слово «театр»?

Это развлечение. Какая бы ни была серьезная постановка — Гамлет, Макбет, Ричард III — все равно развлечение. Оно может быть разное. Например, «Суини Тодд» и «Рождество» О’Генри — это разные спектакли по форме, количеству занятых артистов, по всему абсолютно, но и тот, и другой — развлечение. Даже когда мы высокопарно говорим, что зритель должен приходить и работать душой в театре, это все равно — я прихожу и себя развлекаю.