«Родовое гнездо из этого дома не сделаешь!» Удивительная история знаменитого дома архитектора Мельникова

«Заказ власти совпал с талантами архитекторов»

Время авангарда, 1920-е годы, были уникальной эпохой в истории российской архитектуры. Ее символом для всего мира стал дом-мастерская Константина Мельникова.

«Это было время экспериментов, когда заказ власти совпал с талантами большого количества архитекторов старой школы, а государство готово было платить за новаторские проекты, — объясняет москвовед и гид Мария Василенок. — Объявлялось много архитектурных конкурсов, в которых участвовали и знаменитые, и малоизвестные архитекторы, имевшие равные шансы реализовать свои таланты. Основное противостояние шло тогда между конструктивистами и рационалистами. И хотя сейчас все постройки того периода часто относят к конструктивизму, надо понимать, что сам Мельников очень раздражался, когда его называли конструктивистом. Он был ближе к рационалистам, хотя и от них держался особняком».

«Дом был освобожден от ренты и налогов»

Судьба Мельникова сложилась уникально: выходец из крестьянской семьи, он стал архитектором в год революции. Константину Степановичу повезло: он получил два высших образования благодаря знакомству с инженером-изобретателем Владимиром Чаплиным, оплатившим его обучение.

К концу 1920-х, когда Моссовет выделил Мельникову участок под строительство собственного дома-мастерской, он уже выиграл ряд конкурсов и был известен, как автор знаковых проектов: павильона «Махорка» на Всероссийской сельско-хозяйственной и кустарно-промышленной выставке 1923 года, павильона СССР на парижской Всемирной выставке 1925 года, Ново-Сухаревского рынка и стеклянного саркофага для мавзолея Ленина.

«Первые письма с просьбой предоставить участок в центре Москвы Константин Степанович начал писать в 1927 году, — рассказывает Мария Василенок. — Ему предложили несколько вариантов, в том числе на Плющихе, но под строительство он выбрал участок в Кривоарбатском переулке».

Московские власти выдали Мельникову землю бесплатно под экспериментальное сооружение — жилье будущего.

«Дом был освобожден от ренты и налогов, — говорит директор музея Константина и Виктора Мельниковых Павел Кузнецов. — Но строился он на деньги Константина Степановича. Первыми инвестициями, позволившими стройке начаться, были гонорары за Бахметьевский и Новорязанский гаражи, которыми он занимался в 1926-1927 годах.

А денег было — 10 тысяч. В нынешней ситуации вопрос решился бы через ипотеку, но тогда это было практически невозможно. Фактически Мельников получил ее после того, как стройка была закончена. Финансовую дыру ему закрыли — выдали кредит, ссуду под процент. И эту постфактум выданную ипотеку он выплачивал до 1947 года. Деньги вносил поквартально».

«Проиграл в конкурсе, но решил использовать идею для собственного дома»

Как архитектор Мельников смело шел навстречу формам и объемам, которых его коллеги стремились избегать. Его архитектура — это не прямоугольники и кубы, а фигуры необычные. Например Бахметьевский гараж, в котором сегодня располагается Еврейский музей и центр толерантности — не прямоугольник, а параллелограмм. Чтобы это увидеть, достаточно раскрыть вид здания сверху на Яндекс-картах. Мельников — мастер формы, которая для него идет раньше, чем функция здания.

В феврале 1927 года в Москве проходил архитектурный конкурс на проектирование клуба трамвайщиков — ДК Зуева на улице Лесная, и Мельников его проиграл. Победил проект его друга Голосова: цилиндр, вписанный в прямоугольный объем. А в проекте Мельникова было пять цилиндров, которые пересекались, понижаясь по высоте и образуя фигуру, напоминающую трубы органа.

Мельников написал тогда: «Я проиграл в конкурсе, но решил использовать эту идею для своего собственного дома». Константин Степанович стал и заказчиком, и инвестором, и инженером этого здания.

Где цилиндры — это модули, которые можно объединить не только в пару, но и в змейку или многолистник.

Ясно, что не Мельников изобрел цилиндр, его идея — в пересечении их объемов. «Самое важное в архитектуре — игра пространств», — говорил Константин Степанович. Эта игра видна и снаружи, когда вы обходите дом, и внутри, когда вы путешествуете по всем трем его этажам.

«По сути это сотовая конструкция»

Весной-летом 1927 года, сразу после того, как Мельников получил землю под строительство, он сделал проект и макет дома, получил согласование у городских властей. А 1 сентября 1927 года на выделенный участок пришли рабочие и начали копать траншею под фундамент двух цилиндров.

Материалы для строительства Мельников выбрал традиционные: кирпич, дерево, стекло, штукатурку. А специально разработанный им новый вид кладки позволил сэкономить средства, сократив количество необходимых кирпичей почти вполовину.

Потом они стали использовать шестиугольные правила-лекала. Когда первый проем собрали, все остальные 120 сложили уже нормально.

«По сути это сотовая конструкция, которая позволяет равномерно распределить вес стен дома, — объясняет Павел Кузнецов. — Мельников так и писал: "Суть моего дома в равномерности и равноценности напряжений света, воздуха и тепла". Существует миф-клише, что это переложенная на кирпич гиперболоидная конструкция Шухова. Однако инженеры говорят, что это совершенно независимая схема, которую Мельников разработал самостоятельно. Хотя они были знакомы и пересекались в работе над проектом Бахметьевского гаража. Шухов был там консультантом по металлическим перекрытиям».

«Территория музея — сад, у нас открыта, — рассказывает Павел Кузнецов. — Городские экскурсии часто заходят, и там такого можно наслушаться... И про третий цилиндр, который Мельников не достроил, и про то, что якобы во время строительства дома часть системы конструктивных проемов, которые не стали окнами, заполнили строительным мусором. "Ни одной тачки с территории не пришлось вывозить" — все отходы в доходы, как говорится. Это бред полнейший. Хотя фраза очень красиво звучит и кочует из рассказа в рассказ. На самом деле проемы действительно заложены, но только смесью песка и глины. Да, это дешевый теплоизоляционный материал, с большим содержанием воздуха, сыпучий, как в песочных часах. Но это не строительный мусор».

«Дом-усадьба с задним двором и огородом»

В своем доме-мастерской Мельников воплотил множество собственных оригинальных разработок: это и кладка стен, и устройство деревянных перекрытий, и калориферная система отопления и вентиляции здания. При всей авангардности архитектурного проекта, это настоящий дом-усадьба с задним двором и огородом, огромной мастерской, столовой, гостиной и спальней.

В доме был создан прообраз домофона, который позволял переговариваться как внутри него, так и с посетителями, стоящими у калитки. Мельников называл эту систему воздушным телефоном.

Нужно учитывать, что дом Мельников строил под свою семью: в 1929 году у них с женой было двое детей-подростков, сын и дочь. И Константин Степанович не планировал тогда, что в доме будет жить кто-то еще.

«По первоначальной своей программе дом являлся даже некоторой лабораторией или храмом сна, — объясняет Павел Кузнецов. — В знаменитой "золотой спальне" изначально стояли выкрашенные в один цвет с потолком, стенами и полом, буквально выраставшие из него кровати-подиумы. Двуспальная — для родителей, Константина и Анны, и одинарные — для детей, Виктора и Людмилы. Расположенные внутри перегородки разделяли спящих только визуально».

«Наступали времена бетона»

После окончания строительства дома, который изначально был заявлен, как экспериментальный, Мельников пытался вывести его в серию.

В дом ходили экскурсии и гости, в том числе и высокопоставленные. Одним из них был председатель Моссовета Николай Булгарин. «Мельников пытался продвинуть дальше свой проект в серию, для строительства массового жилья, — рассказывает Павел Кузнецов. — Они подали заявку с инженером Рейхельтом, сделали макет. С экономической точки зрения, если оценивать стоимость квадратного метра жилья, это был вполне конкурентоспособный проект. Например, по сравнению с домом Наркомфина, строившимся на год позже. Но наступали времена бетона, а Мельников предлагал строить из традиционных материалов. В том числе, его дом не пошел в серию по этой причине, несмотря на публикации и эскизные проекты».

А дальше, в 1930-х, приоритеты поменялись. Константину Степановичу дали мастерскую Моссовета номер 7, и задачи перед ним ставились уже другие.

Изменилась повестка дня, и к вопросу массового строительства дешевого жилья всерьез вернулись только при Хрущеве.

Несмотря на то что дом строился в режиме строжайшей экономии средств, испытание временем он прошел гораздо увереннее, чем многие другие здания 1920-х годов.

«Инженеры нам многое рассказали о доме, когда пару лет назад было большое предреставрационное обследование здания, — рассказывает Павел Кузнецов. — Его и промерили, и просветили, и обследовали тепловизором. Вопрос про трещины, который так волновал и российскую, и мировую общественность, был закрыт. Выяснилось, что и основание, и фундамент в прекрасном состоянии. А трещины — это в каком-то смысле часть авторского замысла. Они неопасны, и если приглядеться, по ним можно прочитать-увидеть начертания заложенных проемов-шестиугольников. И на тепловизоре видно, что эти заложенные проемы лучше удерживают тепло. Окна, через которые уходит больше всего тепла — красные, кирпич — оранжевый, а эти проемы — зеленые. И в силу этих особенностей, какую бы идеальную реставрацию вы не сделали, замесив по рецепту Константина Мельникова известковую штукатурку, в ее верхних слоях через несколько лет эти трещинки проявятся. Вглубь они не идут».

«Человек это был не советский...»

За собственный дом Мельников заплатил не только деньгами, но и своей карьерой.

Если посмотреть на фасад, то над входом можно увидеть надпись: «Константин Мельников, архитектор». Это практически единственное место, где в конструкции дома использован бетон. В советские годы такая надпись выглядела вызывающе, и сыграла с Константином Степановичем злую шутку. Многими она была воспринята как дерзкий вызов.

«Надо понимать, что человек это был совершенно не советский, — объясняет Павел Кузнецов. — Диссидентом Мельников не был, но по своему происхождению, бэкграунду, воспитанию и образованию это был человек дореволюционной России. А вся его карьера пришлась на советские годы. Его заказчиками были советское государство, город Москва или профсоюзы, а сам он при этом оставался человеком старой закваски. Например в 1920-х, когда вовсю шла борьба с религией и процветал атеизм, он на самом видном месте в своем доме поставил киот с венчальными иконами и свечами. И до сих пор это шокирует многих из тех, кто приходит на Кривоарбатский, 10. Потому что снаружи это — минималистичная форма, космический корабль, севший в арбатских переулках. А внутри — традиционный московский быт, да еще и с киотом на самом видном месте. Этот контраст сначала ошарашивает, а потом ты начинаешь играть в эту игру, которая тебя поглощает. Мельников одной ногой был в XIX веке, а другой — в XXI или даже в XXII. И фигура эта — гораздо шире, чем тот лейбл или ярлычок, который на него пытаются наклеить».

«Искал подработки, чтобы содержать дом и семью»

С 1938 года Мельников оказался окончательно заклеймен советской пропагандой и в возрасте 48 лет фактически получил запрет на работу архитектором. Дом у него не забрали, и он чудом не попал в ГУЛАГ — тучи вокруг независимого архитектора-авангардиста сгущались нешуточные. По газетам 1936 года можно отследить антимельниковскую кампанию, происходившую параллельно с травлей Шостаковича.

Дом остался у семьи и, говоря языком цифр, это полторы тысячи кубометров воздуха.

Плюс терраса и участок — восемь соток, который для Мельникова был очень важен. Он возделывал его в том числе и по экономическим соображениям — там же был и огород, овощи с которого шли на семейный стол.

Оказавшись вне профессии и без денег, Мельников искал подработки, чтобы содержать дом и семью, молодого сына, который тогда учился. Константин Семенович вспомнил, что по первому образованию он живописец, и стал писать портреты на заказ. Например, за портрет кукольника Сергея Образцова он получил гонорар размером в тысячу рублей. Денег катастрофически не хватало, потом началась война. Мельникову была назначена мизерная пенсия.

«Каждое из окон можно заложить»

В своем изначальном виде дом функционировал первые десять лет, до начала войны. Бомбежки, разрушившие в июле 1941 года соседнее здание театра Вахтангова и выбившие оконные стекла в доме-мастерской Мельникова, стали водоразделом в его истории. В результате повреждений несколько зим второй и третий этажи просто не отапливались.

В 1950 году разросшаяся семья Виктора переселилась на Кривоарбатский, 10, и Константин Степанович перестроил дом. Говоря современным языком, сделал перепланировку.

Здесь очень важен оказался изначально заложенный в дом потенциал к изменению. Примерно половина из 120 отверстий в кладке использована как окна, в остальных — наполнитель. Каждое из окон в любой момент можно заложить, если оно в этом месте больше не нужно. При этом изначально закрытые проемы легко открыть и поставить там окно. Несущими являются только внешние стены, внутренние — нагрузки не несут. Внешний диаметр цилиндра — десять метров, внутренний — девять, и все, что внутри, можно менять как угодно.

Пару перегородок на первом этаже Мельников снес и добавил одну на кухне, выделив там две части: одна — для семьи Виктора, а другая — для жены Анны, чтобы хозяйки никак не сталкивались. На месте одного из шестиугольных проемов в кухне пробили боковой вход для семьи сына. Таким образом была обеспечена приватность обеих семей, проживающих в доме. Здание от этой перепланировки не пострадало, его не пришлось капитально перестраивать.

Позже Виктор развелся, его дети — внучки Константина Степановича из дома уехали еще в начале 1960-х. Все вернулось на круги своя, и в начале 1990-х годов, когда проводилась реставрация здания, планировку вернули к изначальной, по образцу 1929 года.

«Жене и детям выделил по четыре квадратных метра»

Константин Степанович умер в 1974 году, а уже в 1980-х начались судебные разбирательства по поводу наследства, родственники определяли свои доли во владении домом. «История дома Мельникова после смерти Константина Степановича — это история бесконечной глупости, бессмысленности, выяснения отношений и бесконечных ссор», — рассказывает директор Государственного музея архитектуры имени Щусева Елизавета Лихачева. Во многом именно благодаря ее усилиям с 2011 года здание было передано в оперативное управление этого музея, и теперь является объектом показа его филиала — Музея Мельниковых, учрежденного в 2014 году.

Во многом эту ситуацию заложил сам Константин Степанович, строивший прежде всего мастерскую, и уже во вторую очередь — дом для семьи.

«В этом доме лучшее пространство Мельников сделал для себя, — объясняет Елизавета Лихачева. — Есть первый этаж, который как бы бытовой: рабочая комната для детей, для хозяйки — жены. Когда я вожу там экскурсии, то всегда говорю: "Представьте, человек строит дом — 250 квадратов, где жене и детям выделяет по четыре квадратных метра, а себе делает огромную мастерскую". И то, что семья поссорилась из-за дома, вполне понятно. Родовое гнездо из него не сделаешь».

Сам Константин Степанович довольно рано понял, что дом надо будет музеифицировать, и идею эту неоднократно высказывал, но завещания не оставил. Потом уже сын пытался ее реализовать, как умел, но поссорился с сестрой, которая была не согласна с идеей сделать в доме на Кривоарбатском, 10 музей не только отца, но и брата — Константина и Виктора Мельниковых.

«Это наш Парфенон!»

В 1990-х на деньги московского правительства делалась реставрация дома. Виктор Константинович, умерший в 2006 году, оставил завещание, по которому дом-мастерская на Кривоарбатском, 10 должен превратиться в музей. Но и после этого препирания государства с наследниками архитектора не прекратились.

«Потом была крайне неприятная для нас ситуация, когда после смерти Виктора Константиновича одна из его дочерей въехала в дом и долгое время никого туда не пускала, — рассказывает Елизавета Лихачева. — В итоге Музей архитектуры имени Щусева принял решение, государство включилось в эту историю, и появился музей. Моя идея была в том, что такие монументы, как дом Мельникова, не могут быть заложниками семьи. Это памятник, великое произведение искусства по степени его значения для истории архитектуры и русской культуры. И я здесь — сторонник превалирования общественного интереса над частным. Памятники должны быть доступны, потому что это часть общей культуры страны. И нельзя, чтобы дом Мельникова существовал в режиме закрытого частного владения. Потому что если вы не объясняете людям ценность того или иного здания, явления, то оно исчезает. Дом Мельникова должны увидеть как можно больше людей. В России, к сожалению, не так много архитектуры, которая имеет такое же значение для общемирового художественного процесса, какое имеет дом Мельникова. Без преувеличения можно сказать, что это наш Парфенон».

«Бьюсь за то, чтобы выплатить компенсацию»

На сегодняшний день дом на три четверти принадлежит государству. Последняя четверть в равных долях принадлежит двум внучкам архитектора — дочерям Виктора Константиновича Мельникова. Без выделения этих долей в натуре, в помещениях или квадратных метрах, но с правом на компенсацию.

«В итоге я сейчас бьюсь за то, чтобы выплатить им компенсацию, — говорит Елизавета Лихачева. — Чтобы они наконец получили то, что им положено по закону, а дом Мельникова окончательно перестал быть заложником его семьи. Надеюсь, что до конца этого года произойдет какое-то движение. Тогда можно будет говорить о том, что через пару лет дом Мельникова станет государственным. Сейчас мы закончили все обследования и наш проект реставрации лежит на согласовании в Мосгорнаследии. Очень надеюсь, что оно пройдет спокойно, и мы наконец-то выйдем на объект, начнем реставрировать. В будущем я вижу его как объект показа. Практически в том же режиме, как и сейчас, только может быть вместо одной группы в день мы будем водить две».