«Я нахожусь где-то между аферистом и академиком». Известный российский даос и китаевед о москвичах, такси и духовном знании

«Город был больным»

В конце 80-х этот город был больным, как и само общество. Вело оно себя плохо в сознании своем. Но все же Москва была намного более романтичной. И крылась эта романтика в многочисленных подворотнях и полуразрушенных домах.

Я жил тогда на Сухаревке и ходил пешком на Тверскую в магазин «Дружба», где только-только начали продавать китайские книги. Почти весь этот путь я мог пройти подворотнями. И они были удивительными. Разруха вообще бывает живописной.

«Тогда была другая ценность»

Знание всегда больше, чем человеческой возможности его принять и воспринять. Но каким-то образом оно все время было… Тогда, в 80-х, люди собирали скорее сведения, чтобы уже потом появились какие-то знания, до того недоступные.

Сведений было всегда много. И сейчас, и раньше. В этом отношении почти ничего не изменилось, только доступ к информации стал удобнее. Тогда у нее просто была другая ценность, другая, если хотите, напряженность поля.

Я, например, уже 40 лет изучаю «Книгу Перемен» и «Дао-дэ цзин». Они есть сейчас, они были и тогда. Они никуда не делись.

И в то время люди тоже тусовались друг с другом, сбивались в какие-то группы. Но я никогда не входил ни в одну из них, ходил одиночкой. Но знаю, тогда в Москве были какие-то кружки интересующихся знанием духовным.

«Такси изменило людей»

Самое главное, что изменилось в городе за эти годы, — появилось доступное такси. Самым мерзким и неудобным, что можно было придумать в Москве, были «бомбилы» на вокзалах. Выходишь из поезда и уже просто знаешь: сейчас начнется.

Вообще тут правил класс таксистов и официантов, людей, которые здесь устраивались по-своему. Но за последние годы, когда появились те же агрегаторы такси, изменилось очень многое. Стремительный технический прогресс сильно поменял, в первую очередь, элементы в поведенческих моделях людей.

Питание тоже стало доступным. Теперь в городе можно найти все что угодно. Хотя я все равно предпочитаю питаться дома.

Это самые большие истории об изменениях в столице, истории, требовавшие решения и решившиеся. Они связаны с прогрессом, чей источник вообще не здесь.

«Осознанность даже рядом не ночевала»

В Москве, конечно же, больше хаоса, чем порядка. В этом я уверен на 100 процентов. Здесь информационного шлака — море разливанное. И люди, самое главное, в подавляющем большинстве с ним резонируют. По-другому невозможно. Я однозначно не исключение, хоть и делаю ужасающе серьезные попытки, чтобы выскочить в какое-то другое пространство коммуникационных состояний.

А еще я фанат Huawei. Недавно, например, купил их нотпад. И я понимаю, насколько с ним проще что-то делать. Это работу в разы ускоряет. Но вопрос: нужно ли куда-то торопиться?

И вопросов много. Вот, например, насколько нужно и вообще нужно ли воздействовать на себя электрохимически и биохимически, чтобы видоизменять свое тело и легко садиться на шпагат или жить как можно дольше? Я не уверен в ответе.

Вселенная всегда стремится к равновесию. Стоит начать улучшения в одной области жизни, начинается ухудшение в другой. И нужно очень хорошо уметь определять и выбирать концы и начала различных процессов, проще говоря, понимать, какие у тебя цели и куда тебе на самом деле надо двигаться.

К сожалению, большинство людей совершенно этого не умеет. Оно втиснуто в рамки каких-то стереотипов. Все это навязано. Осознанность, несмотря на модное слово mindfulness, тут даже рядом не ночевала.

«Нездоровое образование»

Время сейчас такое, что все сгустилось до полной окончательности. Потерялись все. Мы реально во мраке, и никто не знает, как из него выбраться.

Отсюда — те же проблемы городов, которые начинают напоминать раковые опухоли, которые натурально уничтожают все живое вокруг себя с этими своими свалками, сточными водами, отсутствием воздуха, постоянным электромагнитным полем и новыми болезнями, которые неизбежно возникают.

Город — сомнительное благо. Да, здесь ты имеешь возможность помыться в теплой воде, а не на морозе. Но здесь же существует некачественная еда в огромном количестве для подавляющего большинства людей, шумовой эффект, который постоянно давит тебе на уши, необходимость себя в каких-то точках невероятно сдерживать, чтобы получить возможность распускаться в каких-то других. Это очень нездоровое образование. И я говорю это при всей своей безусловной любви к Москве.

«Явно тревожные люди»

Раньше мы все будто бы под анестезией были, а впрыскивал ее нам западный бизнес, менял людям сознание по всему миру. А тут, кажется, начало попускать. Стало доходить, что сам климат у нас иной. Тут раньше вообще по-другому и ели, и пили, и друг друга любили, и детей рожали.

Нам с самого детства всякие истории рассказывали, например, как блатные кого-то в карты проиграли. Помню я эти разговоры. Слушал я их с полным непониманием: зачем это все?

«Всем хотелось красивой обертки»

Вот недавно же совсем особенно занятная была ситуация. Пришла пандемия, и нам сказали: все, ковид, ребята, мы все умрем. И люди так перепугались, будто им раньше каким-нибудь Альфа-банком было гарантировано личное и личностное бессмертие, будто сам глава какого-нибудь РЖД им такую бумагу гарантийную выписал или собрались все «шишки» и заявили: «Товарищи, с этого дня вы у нас умирать больше не будете!» Занимательно…

А еще раньше у нас тут был гламурный дискурс и расписной глянец. Да вообще много тут всего было. На доллар заморачивались, на нефть, на то, что мы самые крутые. Все старались вина попить хорошего, да еще попробовать то, что мама и папа никогда не пробовали. Раньше же очень многие блага были разве что дипломатам и высокопоставленным коммунистам дозволены. Так что после того, как Союз кончился, всем хотелось красивой обертки для своей жизни. Вот даже для покойников самый лучший грим требовали, потому что большего для него сделать уже не могли.

«Догоняет американский опыт»

Любой город — это, помимо прочего, частотная конструкция. Например, частотное поле Москвы очень сильно изменилось за последнее время. А сейчас еще идут любопытные процессы, происходит некий переход и начинает ощущаться воздействие нового поколения людей на все вокруг.

Они уже все прочли, у них всегда был доступ к информации, уже не говоря о том, что им давно известно про то же НЛП, Кастанеду и всех остальных. Эти люди не боятся в какой-то момент осознать, что надо срочно метнуться в Перу и на себе испытать, что такое аяуаска (галлюциногенный напиток, запрещен в России — прим. «Мосленты»). И едут.

Пиариться на этом раскладе не надо. Это не для того делается. Тут народ стремится измененные состояния сознания испытать. Так нас догоняет американский опыт. США все это прошли еще в 60-х и 70-х, когда там запретили ЛСД. А ведь это вещество долгое время было основным элементом, который менял сознание людям самого разного уровня, в том числе и ЦРУ. Вся Америка сидела на ЛСД. Но потом они врубились, что пора что-то менять, и это закончилось.

«Что останется, когда я умру?»

А несколько лет назад интерес к подобным вещам добрался до нас. И вот все ходят и ищут способы так изменить структуру и конфигурацию своего сознания, чтобы удалось убрать или прикрыть даже базовые, фундаментальные страхи.

Вот только никто не отменяет принципа momento more. Человеку нужно уметь воспринимать смерть, причем восприятие это должно быть не абстрактным, а реальным, которое прикладывается и к тебе, и к твоим близким. Понимать надо, что однажды придется со всем этим расстаться — с желаниями, целями, с куском мяса, который ты на себе носишь, в конце концов. Без этого невозможна память, а следовательно, и воздействие на тебя культуры. Что должна давать последняя? Вот память она и должна давать.

Но мне при этом не кажется, что тему смерти пытаются вымарать из нашей жизни. Просто она в нашем сознании всегда мерзкая. Пока человек не начинает относиться к смерти как к величайшему благу, выпадающему тебе в жизни, как к шансу по-настоящему и кардинально измениться, когда оставишь и личность, и тело, серьезных подвижек куда-то не будет. Кстати, вот мы говорим про то, что мы тут оставим. А что останется без этого?

Степень, уровень развитости человека определяется значимостью для него этого вопроса: что останется после того, как я умру?

«Переживать не надо»

За людей вокруг переживать не стоит. Пусть они сами этим занимаются, сами за себя волнуются. А то обленились уже настолько, что за них еще кому-то теперь переживать надо.

Переживания подобные — это один из способов патогенеза, отражение сущностного патогенетического процесса. Только разворачивается он в первую очередь не в физическом теле, а в личностном сознании человека. Ненормально это. Не надо так.

«Только народ отвлекают»

Сейчас в нашем пространстве и времени такой период, когда большинство «прилетов» по тебе происходит из-за соцсетей. Вот ты прямо чувствуешь, например, потребность новости посмотреть. Даже чувство какой-то экзистенциальной вины возникает, если не отслеживаешь, что там в мире происходит и как народ бредит в этой нашей общей больничке. Будто бы тебе своего бреда не хватает, жизненно необходимо еще чужим интересоваться!

И вот обычный человек постоянно пребывает в азарте. Он постоянно листает новостные лент, смотрит — там трупы, здесь вообще какой-то кошмар и ужас, чуть дальше у нас подлость, предательство, но есть и какие-то герои или один герой. И человек постоянно следит за всей этой сагой, его это захватывает. А времени и внимания посмотреть, откуда у него возникает это чувство азарта, у него нет. Он даже не задумывается, почему у него с самого утра возникает эта тяга обязательно проверить: а не произошел ли еще ядерный холокост, пока он спал? Вдруг уже случился? И вот тебе добрый интернет про все рассказывает. Там же все есть.

В итоге наше представление о жизни основано на постах в Telegram или Facebook (соцсеть запрещена в России; принадлежит компании Meta, которая признана экстремистской и запрещена в РФ). А там сидят такие же люди, как и ты. И высказываются. Они же очень умные, яркие, компетентные… Да не пошли бы они все?

Достали они уже конкретно. Только народ отвлекают. Все, чем они занимаются весной, например, — не дают народу огороды посадить и пшеницу посеять, чтобы хлеб потом хороший был, чтобы внуки к бабушке приезжали клубнику собирать. Вот это наше дело. Это то, что нас роднит.

«Радость жизни»

Ко мне приходят самые разные люди — от чиновников из правительства до таксистов. Вот только гастарбайтеры из Средней Азии не ходят почти. И не в том дело, что им это не интересно, они просто не знают, что у нас тут есть. Не в теме они. Эти люди сюда приехали работать по полной программе. Они все время трудом заняты.

А ко мне приходит народ, потому что людям знания нужны, они к ним тянутся. А я же гоню так, будто что-то действительно знаю. Приобретается все это, кстати, не только посредством слушания. Мало просто услышать какую-то информацию. Важно получить ощущение, что ее кто-то уже применил на практике. В том и есть радость жизни. Это моя тема. Так что людям нужны знания, воплощенные в некие умения.

«Хозяин ГКЧП»

Я воплощаю странное такое «Лего», из которого можно собрать даже какие-то картинки. Вот, к примеру, лет 20 назад я обнаружил, что можно головные уборы носить, применяя их для изменения своего образа в глазах окружающих. Сейчас у меня есть шапочка с триграммами. И я знаю некоторое число людей, которые тоже такие носят. А следы все ведут ко мне. До меня таких головных уборов ни у кого не было.

В книге Виктора Пелевина «Диалектика переходного периода из Ниоткуда в Никуда» есть один персонаж — хозяин ГКЧП, или «Городского клуба чайный перемен», Ростислав. Вот он постоянно ходил в шапочке с восемью триграммами, ловко вращал три хрустальных шарика на ладони и гадал по «Книге перемен». Чем там только этот Ростислав не занимался! Надо бы книжку достать и перечитать, что там Витя написал.

А как-то раз я купил себе классные очки с круглыми стеклами. У меня восприятие мира изменилось, потому что линзы ограничивают зрение. Но кого можно теперь во мне увидеть? Можно рассмотреть ученого, а можно — аптекаря или кота Базилио.

Я вообще нахожусь где-то между аферистом и академиком. Беззастенчиво пользуюсь благами и с той, и с другой стороны.

«Мыслей свалить не было»

Решения покинуть Москву и уехать в деревню у меня никакого не было. Просто это такой процесс — запускаешь что-то в реальность, а она тебе отвечает. Так в твою жизнь приходит нечто, причем иногда совершенно неожиданными путями. А я — сущность довольно мягкотелая. Меня все гонят куда-то антиветра.

Так что получилось все, как получилось. Не было у меня ни темы экологии, ни отторжения какого-то от Москвы, ни желания ее покинуть. Ничего подобного.

В этом городе у меня на протяжении 25 лет были очень прикольные пространства — все эти чайные, где вокруг тебя постоянно крутятся «ангелы» и «нимфы», которые хотят сделать твою жизнь лучше. Они просто благодарны за то, что с твоей помощью нашли способ существовать во всем этом безумии интересно и осмысленно, ставить какие-то хорошие цели. Я в этих пространствах всегда ощущал себя очень комфортно. Я в них жил и сейчас в определенной степени живу. Так что город меня вообще не обламывал.

Короче, специальных мыслей взять и свалить отсюда подальше у меня не было. Но у меня есть семья, а это очень специальное образование.

Мы довольно долго дачу снимали в Мураново по Ярославскому шоссе. Но пространство было какое-то бестолковое. Три года мы там проторчали, и подошло время покупать что-то свое.

Это было не из-за того, что я отсюда хотел уйти, а от того, что я хотел прийти куда-то. Если бы была возможность сделать что-то подобное прямо здесь, у самого МКАДа, я бы тут и поселился. Но никакой нужды в этом не было.

«Ничего китайского, кроме чая»

Москва сейчас очень прикольная. В ней возникает много интересных мест, оазисов, которые еще переродятся в нечто иное. Началось все с каких-то йога-центров, которые стали группироваться с фитнес-клубами, туда начало заползать какое-то искусство.

Некоторые места, что были когда-то очень известны, сегодня устарели. Я туда даже на презентации своих книг не хожу. Есть, где намного интереснее можно играть.

В некоторых пространствах теперь собираются люди консервативные, уже какое-то свое важное дело сделавшие. Оно через какое-то время будет казаться антикварным, вот только дешевле не станет. То же самое будет с типажом чайных, который я когда-то придумал. Он уже устарел. Появились новые материалы, технологии, способы упаковки всего этого и интерьерные решения.

Я иногда думаю создать еще одну чайную. Но ее надо сделать так, чтобы в ней вообще ничего китайского, кроме самого чая, не было. Я бы туда каких-нибудь художников или дизайнеров послал, которые сами могут концепцию разработать.

У меня есть понимание, как чай воздействует на людей, а вот в какой тип среды их с ним разместить — другой вопрос. Я знаю, что людям должно быть удобно. Вот и все.